Ариэль Бюто - Козлы

Флоранс чувствует, как бьется его сердце. И зачем надо было тратить столько времени на препирательства? Однако Флоранс уже хочется, чтобы Филипп ее отпустил, потому что формовых багетов в булочной скоро не останется. Их всегда разбирают первыми. С другой стороны, было бы жестоко столь резко оттолкнуть жаждущего любви человека. И потом, она вряд ли увидит его снова. Николя только что предложили работу в Барселоне. Она тоже сможет там устроиться. Недели через две их не будет в Париже. Так почему бы не позволить себе маленькое баловство перед отъездом, этакую конфету на ксилите — вкусно и без последствий.

— Пойдем ко мне! — слюнявит ей ухо Филипп.

— Не торопись! — лукавит Флоранс. — Я бы с радостью, честное слово, но мне нужно идти. Хорошего понемножку…

— Господи, Флоранс… Когда я увижу тебя?

— Не знаю.

Он бледнеет на глазах. Вид у него — просто загляденье: преуспевающий малый в дорогом костюме чуть не рыдает от обиды. Флоранс подавляет злой смешок.

— Пятнадцатого в десять часов тебя устроит?

Через три недели! Для Филиппа это тяжелый удар, но он боится требовать большего из страха потерять завоеванное.

А Флоранс уже на улице, она торопится, едва не подпрыгивает на ходу, — ее разбирает смех при мысли, что пятнадцатого числа в десять часов она уже будет в Барселоне. Филипп, растерявшись как мальчишка, даже не сообразил уточнить место встречи. Конечно, когда до него дойдет, он явится вопить под ее окнами, ну и пусть. Она сумеет от него отделаться. Нет, это непредусмотрительно. Лучше сейчас же все уладить, назначить место, какое-нибудь кафе неподалеку от его дома. Зачем вынуждать его тащиться через весь Париж зря?

Флоранс оборачивается, чтобы крикнуть: «Приходи на то же место!» — но Филипп оказывается у нее за спиной. Он кладет ей руку на плечо.

— Ты забыла сказать, где мы встречаемся, — улыбается он. — Значит, в Барселону ты не едешь. Я знаю одно хорошее местечко, очень уютное, довольно дорогое, но плачу я…

Дальше Флоранс уже не слушает. Она бросается бежать со всех ног, щеки ее пылают, за ней по пятам гонится гигантская тень Филиппа. На самом деле Филипп не трогается с места. Блаженно улыбаясь, он довольствуется тем, что бормочет себе под нос: «Не тревожься, любовь моя. Я приду к тебе. Обещаю, ты будешь счастлива».

Сигнал к отправлению поезда застиг их в объятиях друг друга. Прощание протекало довольно сдержанно, но, заслышав сигнал, предвещавший неизбежную разлуку, Жан-Мишель прижал к себе Элизу чуть крепче и не отпускал секунд на десять дольше обычного, а напоследок прошептал ей в ухо: «Я тебе позвоню». К своему удивлению, Элиза внезапно разволновалась и даже испытала нечто похожее на вспышку страсти. С какой стати, спрашивается? Ведь между ней и Жан-Мишелем решительно ничего не произошло.

Она смотрела, как он удаляется по перрону скованной походкой немолодого человека — суставы дают о себе знать. Из окна поезда, с возвышения, Элизе была видна его макушка, и она заподозрила, что волосы на ней сохранились исключительно благодаря пересадке. Смутившись, она поспешила перевести взгляд на сына, который уже углубился в книжку. Когда Жан-Мишель обернулся, чтобы помахать рукой, Элизы в окне уже не было. Поезд тронулся. В Париж! К мужу, к Люси, к близнецам. Там она вновь обретет благоразумие и супружеское счастье, главное — не переступать ту грань, за которой скука оборачивается отчаянием.

Миновала неделя. Элизе было абсолютно некогда думать о Жан-Мишеле. Уже на третий день она перестала ждать звонка, а когда увидела его улыбку молодящегося старичка, запечатленную на свадебных фотографиях, у нее даже вырвался нервный смешок: какую дурацкую ошибку она могла совершить…

Марк был, как обычно, мил и ненавязчив, близнецы наконец согласились спать по ночам. В следующем месяце они расплатятся за квартиру. Затем наступят майские праздники… Словом, у Элизы не было никаких оснований жаловаться на жизнь.

Как-то вечером, когда дети уже спали, а Марк еще не вернулся с работы, раздался звонок:

— Я не вовремя?

У нее замерло сердце, воспоминания о прованской ночи накрыли ее с головой. Цветастая занавеска в их стандартной квартире показалась убогим суррогатом тех бутонов, чей аромат струился в ночи, когда степенная мать семейства под восхищенным мужским взглядом превратилась в нимфу.

— Ты скучала?

Элиза соврала. Отчасти из вежливости, отчасти для того, чтобы разговор не угас. Ей хотелось и дальше вслушиваться в голос — нежный, мужественный, так мало соответствовавший физическому облику Жан-Мишеля, который произносил слова, адресованные ей одной.