Валерий Шелегов - Пальто для Валентины

…За дальними зеленями, по низинам молочно розовеет гречиха.

Полураскрытый сосновый бор светел и тенист. Какой воздух! Запах гретого мёда разлит в позолоте лета. В соснах и в густых травах. «Жж-ум! Жж-ум!» — ощупывают цветы лохматые шмели. Полянку и высокий муравейник стадо коров и телята краем обошли. Мураши чекотят травку, бегут в золотистой сосновой коре. Слава Богу, что в Сибири не плодится жук Ламехуза. В южных широтах, этот паразит откладывает личинки в муравейник. Выделяет алкогольные трахомы! Фермент трахомы отключает у муравьев коллективный разум. Муравьи «хмелеют», и начинают откармливать личинки Ламехузы! Все, как у человеков. В муравьином, царстве-государстве…

Зеленая косынка полянки полна разноцветных бабочек. Золотистый трилистник на тонких стебельках пчелы облетают, подсаживаются на бархатисто-лиловые «медвежьи ушки». Светло-розовый клевер, вперемешку с алым мышиным горошком, кипит пчелой. Время главного медосбора на пасеках!

Стрельчато-розовый Иван-чай шевелится от рабочей пчелы, в остинках соцветий искрятся на солнце горьковатые капельки нектара. Пчела перерабатывает этот нектар в мед «мандибулой». Нижняя пчелиная «губа» так зовется.

К дороге жмется, греется на солнышке — развалистый от корня целительный подорожник, матово зеленый — широколистый и ребристый прошвами.

Полевой межой шагаю к дедовским покосам.

Старая береза склонила над темной водой грузное свое меловое становище. Её крона высоко круглится серебристой зеленью. Дерево глядится в озерко на подземных ключах. Травы не тронуты косой, хотя зреют и сорят семенем. Время стрекоз. Обезлюдела деревня. И сродникам дедовы покосы теперь без надобности. Вымерли…

От цветов на покосах празднично. Перепархивают от цветка к цветку различного окраса мотыльки. В воздухе зуд от рабочей пчелы на белых, синих, розовых и фиолетовых соцветиях. Часто торчит по покосу зеленым шероховатым бамбуковым стеблем пучка, крепкая стволом для острого ножа, с венцом как у огородного укропа. Под березой вольно невестится шиповник, отцветает он в июне и ягода уже розовато наливается.

С ночевкой никогда крестьяне не оставались на покосах. Ехали мужики в телегах заранком, когда на речке плотный туман, а в лугах роса. Косы и грабли от первого дня не увозились домой, прибирались в таборе на суках деревьев. И махали по росе мужики косой так, что травка стоном ревела под острыми литовками, будто прутом ее секли. Шик — ой! шик…

Опустела земля без отцов. И с болью в сердце приходят на память картины жизни. И никак не смириться сердцем за уходящих летно людей. Умерших своим чередом, покинувших лицо земли. Из памяти не выкинешь отцовские крупные руки. Надежные, крепкие и родные. И в смертный час, эти же руки — ледяные и каменно-тяжелые…

И неумолчно слышится комариный зуд в медовом воздухе, покойный и мелодичный. Музыка в сознании возникает глубинно, тихо, ширится охватом застарелой тоской по отцу, брату, бабушке Христине. По дедам и прадедам. По людям жившим рядом, и любившим тебя. И ты любивший, и любишь их пока живой …

За хлебными полями березовые перелески. Проталины голубого неба между деревьями. Воздух наполнен маревом гретого мёда. Звонко и с коленцем зорюют, невидимые в густом подлеске, птички. Овсянка-птаха журчит хрустальным голоском. И ссорятся в дальнем ельнике молодые дрозды. А из вершин ближнего березняка, время от времени, высоко взмётываются парой дикие голуби в дымчато-голубое высокое небо. И рушатся в прохладу осанистых от листвы берез.

Уже и небо остыло красками до водной мутности. И горизонт задымился далекой и угасающей узкой полоской закатной зари. И сухой воздух стал молочно-голубым, перед тем как упасть росе. Загустела ровная синева неба. И, в святой час, на южном небосклоне живым светом уже мигала яркая первая звезда. А мне все вспоминалась минувшая жизнь людей Егоровки.

После смерти отца, далекой стала родина родителя. От усадьбы деда в Егоровке сохранился лишь высокий дом темный бревнами и черный тесовой крышей. Дом первый от речки в улице, на солнечной стороне. Дом его младшего брата Демьяна Павловича тоже сохранился за дорогой супротив дедовского. Тоже первый к речке, высокими окнами на север. Один двор жилым и сохранился, не порушенный путными Демьяновскими детьми и внуками. Остальная северная сторона улицы вся в пустошь ушла. Умерли хозяева, потомки вывезли избы срубами в Абан, в райцентр. Не схотели егоровские потомки жить при земле…