Пол Теру - Моя другая жизнь

Дневные сеансы сами по себе были вполне безобидны, однако в памяти моей запечатлелись как некое запретное удовольствие. Как-то я встретил днем в кино Ринго Старра: один, в темных очках, с бородой, воротник поднят. Он покупал билет; я стоял позади, зная, что сейчас мы совершаем один и тот же проступок. От чего он прятался?

На дневном сеансе крутили фильм «По подозрению», английский фильм о визите американских полицейских в Скотленд-Ярд. Деньги на него явно ушли небольшие, однако состав исполнителей бесспорно производил впечатление. Во многих я узнал актеров Королевской Шекспировской труппы. Но как ни старались англичане, передать американский выговор и особенности речи им было не под силу. Реплики их от этого звучали фальшиво, искусственно, а ругались они вообще как ирландские крестьяне. Вся достоверность фабулы пошла прахом. Если вы улавливали акцент героя, то просто не верили ни единому его слову. Парадокс состоял в том, что ради достоверности акцент должен был чувствоваться, но не так вызывающе заметно.

Из кинотеатра я зашел в книжную лавку неподалеку, купил роман «По подозрению», принялся читать его прямо в автобусе и увидел, как он правдив и точен в деталях. Меня с чисто профессиональной точки зрения интересовал способ подготовки прозы к экранизации.

Уже дома, сидя за письменным столом среди вороха китайских записей и вчерашних «фальстартов», я вспомнил актера, игравшего осведомителя. У него была только одна реплика: «Все они одинаковы. Мразь». Он был американец. Это слово — «мразь» — застревало в памяти. Движение челюсти актера, мстительный изгиб губ… Он был не проходной фигурой, а важным элементом фильма; актеров подбирали с толком. Мне он понравился, и я вдруг понял, что беззвучно говорю себе: «Это я мог бы сыграть».

Говорить так, однако, не следовало. Я был писателем. Актер-исполнитель есть нечто противоположное писателю. Любой литератор, попробовавший играть, обречен. Сэм Шепард стал куда менее интересным писателем после того, как зритель узрел его физиономию во всю ширину экрана. Разве можно было принимать всерьез прозаика Харолда Пинтера, увидев Пинтера-актера, постоянно бьющего на дешевый эффект? Ежи Косинский появился в «Красных». Косинский покончил с собой.

Весь следующий день я не мог работать. Алисон позвонила со службы, напомнила, что нас пригласили на прием, устраиваемый Би-би-си. Я ни слова не сказал ей насчет предложения сыграть в кино. Это был еще один мой секрет, правда не слишком важный, ибо я уже принял решение. Я глянул на блокноты с записями, ощутил усталость от одной только мысли о предстоящей работе и пришел к выводу, что сегодня у меня нет вдохновения. Мне требовалась идея — фраза, слово, намек, что угодно. Я решил устроить себе день отдыха и поехать в Кембридж, посмотреть в музее Фицуильяма картины китайских художников, изображавшие иностранцев. Это могло пригодиться для книги. Как мы выглядим с точки зрения китайцев? Даже если б я не нашел на выставке носатых и рыжих чужеземных дьяволов, выставка все равно стоила того, чтобы на время покинуть Ливерпул-стрит. Одинокие поездки в поезде, даже короткие, успокаивали меня и одаривали идеями.

И еще я увиделся с Энтоном. Мы встретились в пивной рядом с Клэр-колледжем, его колледжем. Он спросил, как идет работа над китайскими записками, и я вдруг поймал себя на том, что рассказываю ему не столько о книге, сколько о предложении сняться в кино. Мог ли я заподозрить, что человек его возраста (Энтону исполнилось двадцать) проявит такую осведомленность о вкусах и предпочтениях общества, особенно когда речь зашла о кинематографе!

Энтон сказал:

— Это же классно. Я бы жутко хотел, чтобы меня попросили сыграть в кино.

— И ты бы согласился?

— Еще бы!

Потом он смутился — авансом: за меня, да и за себя тоже.

— Но ты же не собираешься сниматься?

Я выставил вперед челюсть и продекламировал с важным видом: «Ступай вперед, и пусть не зря пройдет мой день!»

Он нахмурился, покачал головой и оглянулся по сторонам — не слышит ли меня кто-нибудь, — потом наклонился поближе:

— Ты не играешь. Это так, наметки.

Неожиданное слово — «наметки». Удивленный, я молчал.

— Ты притворяешься. Чисто внешне. А это, — он постучал себя по груди, — не участвует.

— Не огорчайся, просто я ненавижу театральную игру. И терпеть не могу, когда люди актерствуют. Сплошной стыд.

— Однако есть и такая вещь, как великое актерство.

— Великое актерство я больше всего ненавижу. «Коня, коня! Венец мой за коня!» [82] У. Шекспир. «Ричард III». Собр. соч. в 8 т. Т. 1, стр. 557. Куда приятнее смотреть на любителей или импровизаторов.