Пол Теру - Моя другая жизнь

— У меня есть для тебя потрясающая история.

Люди часто предлагают писателю истории, словно пряжу вязальщице. Те, что выслушивал я, бывали иногда лучше, но чаще — гораздо хуже, чем казалось моим знакомым. Они всегда вызывали вопросы, на которые рассказчик не мог дать ответа. Самые удачные — колоритные, ловко скроенные — больше походили на шедевры городского фольклора, чем на те нескладные, бередящие душу сюжеты, которые завладевали моим воображением и в которых я узнавал жизнь.

Один сюжет, поведанный мне за обедом неким голландцем, имел место в Эйндховене, родном городе рассказчика. Каждый вечер в субботу — дело было после войны — на эйндховенском вокзале появлялась пожилая чета. Их сын попал в плен к немцам, и они ждали его возвращения. Именно по субботам поезда привозили домой узников немецких лагерей. В первый послевоенный год из вагонов кучей вываливались освобожденные голландские солдаты и кидались в объятья ликующих родственников. Постепенно их становилось все меньше, а в пятидесятые годы не было уже никого.

Но пожилая чета продолжала приходить на вокзал по субботам — встречать поезд из Германии. Пассажиры, покинув вагоны, шли мимо, перрон пустел, и тогда эти двое уходили домой. Они не изменяли своей привычке несколько лет, потому что не получали никаких известий и хотели быть на вокзале, когда приедет их сын, если он еще жив. Это был ритуал, и то, что началось с попытки увидеть возвращение из плена, превратилось в неусыпное бдение.

— Я не раз видел, как они вглядываются в лица пассажиров, ища своего мальчика, — сказал мне голландец. — Даже если им нездоровилось, они все равно приходили и ждали.

Мой собеседник погрузился в молчание, вспоминая стариков на пустом субботнем перроне и то, как они всегда уходили домой одни.

— Мои слова, наверное, вас ужаснут, — произнес он напоследок, — но я испытал облегчение, когда они умерли. Это было невыносимо — видеть их на вокзале каждую неделю.

Рассказ голландца мне понравился. «Я испытал облегчение, когда они умерли» — потому что они ждали, и не уставали ждать, и надеялись на то, чему не суждено сбыться. Да, рассказ и вправду оказался стоящий, но что я мог прибавить к услышанному? — а связать это с тем, о чем я писал, мне вряд ли бы удалось.

Истории Эриел всегда были любопытны, но не годились в дело.

— Я только что закончила подбирать актеров для фильма о некрофилии, — сообщила она как-то раз. — Понимаю, это звучит непристойно, но мы стараемся все делать со вкусом. Не смейся. Во всяком случае, я отыскала изумительную молодую актрису, которая потрясающе играет покойницу в сексуальных сценах. На днях во время одной такой сцены ей на веко села муха, так она даже не моргнула. Вот это игра.

Звонки Эриел из Калифорнии доставляли мне наслаждение, словно так я получал известия из реального мира.

— Ну, рассказывай.

— Нет, я лучше пришлю тебе текст, — возразила она. — На самом деле это не история. Это сценарий.

— Ты хочешь со мной посоветоваться? По поводу сценария?

— Нет. Я хочу, чтобы ты прочитал его и подумал — может, тебе захочется сняться в новом фильме Питера?

— Ты шутишь?

— Абсолютно не шучу. Роль небольшая, но ты в ней блеснешь.

— Я отродясь не играл в кино.

— Подумаешь!

— Эриел, не посылай мне сценарий. Я никогда не смогу сыграть в фильме.

— Да почему же?

— Я не актер. И самых простых вещей не знаю.

— А режиссер на что?

— Я не хочу учиться. Я писатель.

— Парень-то у нас писатель, — протянула она. — Вот что самое главное.

— Не могу, и все.

Я посмотрел на часы.

— Мне пора возвращаться к работе.

Мы еще минутку поговорили, обменялись любезностями, и я повесил трубку.

Блокнот с китайскими записями лежал у меня под рукой. Страница о провинции Гуандун в начале лета: жара, дождь, бамбуковые заросли, треск цикад. Все это было у меня в голове; я это ощущал и видел, но не мог перенести на бумагу.

В тот день я не написал больше ни строчки. Я пытался, я машинально что-то чертил на листке бумаги, так и сяк переделывал фразу, но ничего не выходило. Неожиданная и безрезультатная борьба завершилась усталостью и раздражением.

Наутро я опять взялся за дело, написал несколько слов, но дальше не продвинулся. Тогда, все бросив, я отправился на прогулку. Маршрут у меня всегда был один: по склону холма я спускался к реке и, перейдя мост, шел либо на восток к галерее Тейт, посмотреть картины, либо прямо вперед, по Бофорт-стрит, к кинотеатру «Эй-би-си», что на Фулем-роуд. Пока я шагал к реке, холодный дождик только слегка моросил, но на мосту разыгрался вовсю и принялся с силой хлестать по деревьям, срывая с ветвей увядшие листья. Я сел в сорок девятый автобус и доехал до кинотеатра.