Андрей Матвеев - Жизнь с призраками

Дебюндар с поклоном помогает ему раздеться, Победоносный, надев шелковый сверху, но подбитый для тепла толстым войлоком халат, опускается на подушки. Тирмукджибаши и бербербаши уже здесь, чуть позже он пошлет за танцовщицами, если, конечно, его не сморит сон после тяжелого дня.

Но фрукты и шербет придают силы.

Танцовщиц приводят в шатер, музыканты играют.

Сулейман вспоминает, как госпитальеры уходили из Петрониума, прошедший день, уже ставший вчера, никак не может перейти в завтра. Девушки боятся приближаться близко с султану. Вообще-то негоже правителю всего правоверного мира предаваться такому постыдному зрелищу, как танец живота, но иногда это даже полезно, женское тело хоть и наделено всеми мыслимыми грехами, действует иногда, как шербет, освежает и расслабляет, пусть танцуют, только ни одну из них он не оставит сегодня в шатре.

Его мысли опять оказываются в замке. Там, на Родосе, после долгой осады, когда пролились реки крови и жар пламени чуть не подобрался к дворцу самого Великого магистра, Сулейман почувствовал гордость за деяние рук своих.

Тут же было что-то иное. Какая-то тайна, загадка. Великий магистр без раздумий отдал ему замок Святого Петра, понятно, что защищать его рыцари Госпиталя не могли, потеряв Родос, но неспокойно было на сердце у Победоносного. Дары хороши, кто же спорит, но это странное место еще даст знать о себе в веках, которым лишь предстоит наступить после того, как Аллах призовет его к себе.

Музыка стала утомлять.

Как и танцовщицы.

Захотелось спать, чухадар уже приготовил постель.

Сулейман прикрыл глаза, музыканты прекратили играть, черкешенка и цыганка застыли, будто их заколдовал иблис.

А потом они все исчезли из шатра, Победоносный на эту ночь выбрал сон.

Снился ему почему-то Старый дворец, тот самый, в котором он провел детство. И опять был мраморный бассейн, в котором плавали золотые рыбки, только были они не живыми, а теми, что он сделал сам, с бриллиантовыми глазами и жемчужинами под чешуйками. Сулейман пытался их кормить, но они говорили, что лепешкам предпочитают гяуров, а потом, вдруг выпрыгнув из воды, полетели туда, где когда-то его встретит Аллах.

У них оказались крылья, они были тоже золотыми, из тончайших пластинок, переливающихся на солнце, свет был столь нестерпим, что у него заболели глаза.

Он открыл их. В шатре было темно, но за плотной тканью и кожей пели птицы. Странно, обычно так они голосят лишь весной, а сейчас ведь еще начало девятьсот первого года хиджры, самый разгар зимы.

Сулейман взял золотой колокольчик, стоявший у изголовья, и позвонил.

Ему хотелось выйти туда, к птицам, убедиться, что завтра настало и опять ярко светит солнце, прогнав всех демонов ночи.

Ибтыктар, проскользнув беззвучно в шатер, подал тазик для умывания. Потом ему помогли одеться, и он вышел на улицу.

И сразу же ощутил тот самый запах, что вчера привел его сюда, сладкий, томительный, несущий в себе счастье. Будь его воля, он бы не стал ни с кем им делиться, сам бы вдыхал этот воздух, что драгоценнее золота и алмазов.

Дверь в часовню было открыта.

Сулейман подозвал бёлюкбаши и велел проверить, кто там.

Тот, придерживая рукой ножны, изогнутые по форме дамасского клинка, буквально влетел внутрь и почти сразу вышел, подталкивая в спину старика в одежде гяурского монаха.

— Тебя как зовут? — спросил Победоносный, поудобнее устраиваясь в походном кресле. Драгоман перевел эти слова владыки на столь грубый и непонятный язык, на котором общались неверные.

Монах был лыс, кожа на черепе просвечивала и была покрыта теми пятнами старости, что говорят о скором уходе на небеса. Если бы не этот запах, явно ниспосланный Аллахом, Сулейман бы и не подумал заговорить с ним, но он хотел понять, что за волшебство сделало здешний воздух таким.

Старик смотрел на султана, глаза его были прозрачными, как море в тихий-тихий день, и такого же светло-голубого, отливающего серебристым жемчугом оттенка.

Он что-то сказал. Драгоман замешкался. Пришлось сделать грозное выражение лица.

— Он говорит, что его зовут Эпископис, повелитель!

— Таких имен не бывает!

Драгоман зачастил на басурманском языке, а потом, опустив голову, обратился к султану.

— Он так стар, что не помнит своего настоящего имени. Просто это место называется Эпископи, на греческом языке это означает наблюдательный пункт, он здесь уже давно, раньше были и другие монахи, но сейчас все умерли, он следит за часовней и возносит в ней молитвы своему богу!