Андрей Матвеев - Жизнь с призраками

Бодрум, тень великого Галикарнаса, но что делать мне, неужели я опять заблудился и так и предстоит скитаться остаток всех отведенных Господом дней в поисках места, где я почувствую себя своим?

Мы пристаем к берегу почти в том самом месте, от которого отчалили пару часов назад. Хотя время всего лишь иллюзия, я это начал хорошо понимать именно здесь, в Бодруме, два часа равны вечности, тень мавзолея падает на замок, тень от замка скрывается в море, а морщинистый спутник, выйдя на берег из лодки, вдруг оборачивается ко мне и таинственно манит пальцем, ничего не говоря при этом.

Оказывается, что и в жизни с призраками можно найти свое удовольствие.

— Еще бы! — говорит мне Джеват Шакир и открывает едва приметную в глинобитной стене дверь.

Маленький дворик, в центре которого растет одинокое мандариновое дерево. Рядом стол, на котором уже накрыт чай. Мы садимся, солнце перестало нещадно жечь, теперь оно ласкает, нежит, доставляет лишь наслаждение.

— Ты отказался от своей судьбы, — говорит мне Шакир, пригубив янтарный, крепкий и горячий напиток, — а значит, лишился и свободы…

— Но ведь можно вернуть! — возражаю я.

— Вчерашний день? — спрашивает он. — Ушедшую любовь? Мать, которая дала тебе жизнь и с которой ты никак не можешь примириться, даже захоронив ее прах. Она ведь не отпустит тебя, пока ты не поймешь главного…

— Чего? — спрашиваю я.

— Что ты и приехал сюда ради одного, чтобы понять все это и набраться смелости простить. А Бодрум…

Он замолкает, я знаю, что сейчас он произнесет ту самую свою фразу, которая цитируется во всех путеводителях на всех языках. «Не думай, что уйдешь отсюда таким же, как и был. Пришедшие до тебя тоже так полагали, но они ушли, оставив свои сердца в Бодруме…»

Он печально улыбается, нет, он не любит сейчас эти слова. Ему намного милее другие, про лодки и про дома, ты знаешь?

«Лодки, которым наскучит бродить по морям, выходят на сушу и становятся домами или мандариновыми садами», — произношу я вслух.

— У тебя живое сердце, — говорит мне Джеват Шакир Кабаагачлы, — но в нем много злости, постарайся запомнить главное, что, даже ожидая смертной казни и сидя потом три года в каменном мешке, с плесенью и мокрицами на стенах, можно помнить добро, а все остальное…

И он вдруг произносит фразу, которая меняет всю мою жизнь.

— Гечмиш олсун! — говорит Джеват Шакир. — Пусть пройдет!

А потом исчезает, как и положено призраку, хотя я уже привык к тому, что они существуют как им вздумается, совсем не считаясь с желаниями живых.

«Гечмиш олсун!» — повторяю про себя и оглядываюсь по сторонам. Дождь давно закончился, я все еще сижу под деревом, с пятипалых листьев которого скатываются крупные, чистые капли. И тут же рядом приютились несколько бродячих собак, видимо, пережидавших, как и я, ливень под платаном.

— Пусть пройдет! — говорю им и иду в сторону автобусной станции, чувствуя, как затекли от долгого сидения на корточках ноги.

23. Девятьсот первый год хиджры

Уже под вечер, незадолго до последней молитвы, когда над морем сгустились сумерки, а со стороны островов внезапно подул резкий северный ветер, Сулейман повернул коня, тронув поводья.

Было самое начало девятьсот первого года хиджры.

Еще с утра над замком Святого Петра, над его высоким донжоном, развевалось знамя рыцарей Госпиталя, а сейчас ветер трепал полотнище с султанской тугрой.

«Сулейман шах бин Селим шах хан эль-музаффер даима», — было вышито на ней золотом, что означало: «Шах Сулейман, сын шаха и хана Селима, всегда победоносный».

Рыцари покинули крепость. Последний корабль с госпитальерами скрылся за горизонтом. Точно так же несколько недель назад уходили они и с Родоса, время постоянно перемещается из «сегодня» во «вчера», но Сулеймана всегда интересовало, что будет завтра.

Мюнеджимбаши, главный астролог, услышав этот вопрос, обычно напускал на себя задумчивый вид, потом начинал долго что-то высчитывать по арабским таблицам, испещренным мелкой вязью, просил позволения посоветоваться со звездами и лишь затем, уже на следующий день, рассказывал о предстоящих победах и грядущей славе, будто самому Сулейману это было неведомо! Но недаром звезды так холодно мерцают на ночном небосводе. Без сомнения, им известно то, что скрыто от правоверных и от гяуров, а мюнеджимбаши всего лишь посредник, пусть и делает лицо умника, будто бы посвященного в их тайны.

Хотя еще на Родосе, когда верные янычары вошли в цитадель, а за ними ворвалась и конница сипахи, Сулейману передали предсказание, что Петрониум будет взят без крови. Он лишь улыбнулся, прочитав об этом. Великий магистр, подписывая соглашение о сдаче, был вынужден вставить туда и пункт о крепости Святого Петра, так что мирным оказался сегодняшний исход рыцарей из Петрониума, и не понадобилось султану приводить под стены все свои силы. Хватило лишь трех бёлюков янычар, да одного — верных силяхдаров, еще при Мехмеде Втором Фатихе получивших привилегию расчищать путь султану. Обычно они располагались слева и шли под знаменем желтого цвета, а справа, уже под красным полотнищем, были столь же верные сипахи. Но и предсказание мюнеджимбаши, и договор, заключенный с Великим магистром, позволили Победоносному ограничиться самым малым числом войска.