Андрей Матвеев - Жизнь с призраками

Спящие яхты, пришвартованные к пирсу, берег, узкая полоса пляжа и высокие, черные, почти скрытые наступающей ночью холмы. Так и казалось, что если я сяду сейчас прямо на камни, что навалены рядом с пирсом, сольюсь с ними и с ночью, то дождусь и того момента, когда из темноты появится мой пес. Хотя то ли еще может быть, если весь день ты вынужден бродить взад и вперед по одной и той же улице.

Запомните адрес: Турция, Мюсгеби, улица снов.

Может, именно за этим и оказался я в начале лета в «Конкордии».

Ступени круто взбирались верх, были они высокими и выщербленными от времени. Сперва могли показаться серо-черными, но то был обман зрения. Стоило солнцу дотронуться до камня, как он светлел, один становился коричневым, почти бежевым, другой приобретал загадочный розоватый оттенок, третий оставался серым. Это был цвет спящего утреннего моря того раннего часа, когда его остекленевшая поверхность еще не покрылась ни серебристыми, ни голубыми мазками, серая, ровная, будто проглаженная гигантским утюгом гладь воды.

В таком море я и принял крещение, до завтрака. Вода обожгла, иголочки впились в тело. Клава была права, уже сезон, но еще не сезон. Холодное Эгейское море в теплом июне, раннее утро после кошмарной ночи, когда публика «ол инклюзив» долго не могла успокоиться, шандарахалась по территории «Конкордии» с веселым подвыпившим гомоном, а я лежал и пялился в стену, на которой разыгрывалось представление театра теней.

Это была очень личная пьеса. Две тени, моя и Леры, место действия — где-то, время — когда-то. Оставленный на родине ангел депрессии внезапно взмахнул крылом, за окном раздался громкий звук и буйный голландский говор, потом шутихой взлетели русские слова, грянул фейерверк немецких. «Ол инклюзив» расходился по номерам под звуки грустной турецкий песни, преследующей меня целый день. Навряд ли она звучала на самом деле, это было бы слишком срежиссированно, привиделось, пригрезилось, примерещилось, как эти две тени, что сейчас на стене занялись любовью, так нежно, как это никогда не происходило у нас в жизни. И мне до жути захотелось обратно, в город сумрачных улиц и серого, давящего неба, где я мог наслаждаться и впредь своим одиночеством. Я окончательно перестал понимать, зачем меня сюда занесло, две тени на стене стали одной, Лера легла на живот и уткнулась в подушку, а я козлоюношей, недокентавром навалился на нее, нежность прошла, страсть и похоть, но вот тени распались, пьеса закончилась, как и гомон, что звучал за окном.

Уснул я внезапно, а проснулся с рассветом и пошел на море.

И уже подплывая к буйкам, весь утыканный иголками утренней бодрой воды, вдруг увидел, как на горизонте из моря проступает остров. Я знал его название — то был греческий остров Кос. Солнце взошло, серое стекло засеребрилось, появились голубые и розовые квадраты, потом море вздохнуло и проснулось, и я повернул обратно к берегу.

Иголки пропали из кожи, море запахло арбузом, а берег ванилью. Бунинская часть фразы остается за спиной, моя надвигается. Полоса песка, смешанного с галькой, все ближе, две толстых тетки тупо стоят на берегу, боясь зайти в воду, наконец одна решается и с гулким уханьем плюхается на живот, поднимая волну, которая доходит до меня и начинает покачивать, вода попадает в нос и забивает запах ванили.

На берег я выхожу другим человеком. Не знаю, как это объяснить, но от ночных кошмаров не осталось и следа, как и никакого желания вернуться под низкое, тяжелое небо. Позавтракав, я пошел искать таинственный долмушик, — пора было ехать в Бодрум.

Клава опять оказалась права. Узнать, что такое долмушик, не составило труда. Для тупых на ближайшем углу стоял щит с расписанием на английском и стрелкой, указывавшей путь, в конце которого я и нашел несколько микроавтобусов, так похожих на наши маршрутки.

— Бодрум? — спросил я.

Один из водителей, сидевших в тени большого платана, улыбнулся и показал на ближайший к нему, в котором уже кто-то сидел.

Так и началось мое возвращение к самому себе.

Потерянному много веков назад, заблудившемуся в мире, где у бездомных нет дома.

Но все это я понимаю сейчас, когда сны из не приснившихся переходят в категорию «почти сбывшихся», специально употребляю наречие «почти», потому как всегда есть вероятность того, что тени и призраки вновь догонят меня и заберут с собой.

А пока я смотрю в окно долмушика, на мандариновые сады, на холмы, покрытые оливковыми деревьями, на появляющиеся тут и там белые дома, давно уже хранящиеся в моем хрустальном шаре, а оттого столь привычные, только сейчас они живые, настоящие. Вот из одного выходит женщина с сумкой и идет к дороге, долмушик притормаживает, турок, сидящий рядом со мной, уступает место, женщина садится и что-то говорит ему, тот отвечает. Я не понимаю ни слова, но это неважно, может, придет день, когда начну понимать, может, он так никогда и не наступит, хотя у меня ведь всего две недели, если только я не сдам билет, но работа, деньги, что я буду здесь делать?