Я готов расплакаться от злости, и все же покорно тащу лимонно-желтый домой. Ну ладно, галстук можно, на худой конец, подарить дворнику. Гораздо хуже обстоит дело с ресторанами. В моем представлении, один из неотъемлемых атрибутов земли обетованной — свиные отбивные, которые там едят никак не реже трех раз в день. (Уверяю вас, в этом нет никакого святотатства. Извольте прочитать «Centum fontes» Адамуса Вебера [24] Вебер Адамус (Йоханн Адам) — австрийский философ, проповедник, историк. Имеется в виду основное его произведение, написанное на латыни и изданное на немецком языке в 1686 г. в Нюрнберге.
(Нюрнберг, 1686), и вы узнаете, что думают по этому поводу разные ученые мужи от Иоанна Златоуста до Атаназия Кирхера [25] Атаназий Кирхер (1601–1680) — немецкий естествоиспытатель.
. Большинство из них утверждает, что праведники там, на небесах, ходят в алых шелках, разговаривают по-древнееврейски, но свинины отнюдь не гнушаются. Vide fons trigesimus, pg. 273 [26] Смотри главу тридцатую, стр. 273 (лат.).
.) Попавший туда да проверит, так ли это, я же твердо знаю одно: в нынешних ресторанах как следует зажаренная отбивная — такая редкость, что впору подумать, будто в нашем бренном мире это — предмет экзотический. Я не такой уж большой гастроном, и все же каждый раз, видя в меню свиную отбивную, склонен верить, что жизнь, несмотря ни на что, прекрасна.
— Что прикажете подать к мясу: картофель, огурцы? — спрашивает официант.
— Салат из капусты, будьте добры.
И он приносит мне телячьи почки с морковью: то самое блюдо, от которого, будь я чуточку храбрее, бежал бы на край света. И вот я жертвую желудком телячьим почкам, безнадежно изуродованным морковью, ибо что мне остается? Не вступать же, в самом деле, в пререкания с официантом!
С романом вышло точно так же. Я представился, издатель очень тепло приветствовал меня и сказал, что давно обо мне знает.
— Откуда же? Мои стихи?
— О да, как же, стихи ваши мне тоже попадались. Но меня больше привлекла одна из ваших статей по археологии.
— Вы археолог? — Я прямо-таки подскочил от восторга — нечто подобное, вероятно, испытывают миссионеры, случайно сталкиваясь друг с другом среди папуасов.
— Боже упаси! — лицо издателя, и без того достаточно круглое, совершенно расплылось от смеха. — Неужто, глядя на меня, можно такое подумать? Видите ли, дело было так: пару лет назад, а может пять или шесть, путешествовал я в ваших краях. В купе я оказался один, с собою у меня не было ни книги, ни газеты — словом, скука невыносимая. И тут я заметил, что из-под сиденья высовывается уголок какой-то тетрадки. Я вытащил ее и с ходу начал читать: там говорилось о трепанации черепа в доисторическую эпоху.
— Да-да, припоминаю, это была полемика с профессором Обермайером.
— Понятия не имею, что это было. Нельзя сказать, чтобы я особенно увлекся, да и, не обессудьте, мало что понял. Но зато тут же пометил в записной книжке, что когда-нибудь надо будет заказать этому человеку роман.
— Но позвольте, на каком же основании? — Я почувствовал, что глаза у меня лезут на лоб.
— А фантазия-то ваша, дорогой мой! Тот, кто может столько порассказать о дырявой черепушке, просто обязан писать романы.
Ну вот, час от часу не легче! Если бы какой-нибудь ученый коллега похвалил одну из самых серьезных моих статей за бурный полет фантазии, я хладнокровно всадил бы ему под ребро бронзовый меч, хотя по натуре отнюдь не кровожаден. Но не набрасываться же мне, в самом деле, на книгоиздателя! Я изобразил на лице улыбку и сказал, что у господина издателя очень любопытный взгляд на вещи.
— Да вот беда, этот блокнот затерялся у меня в столе и попался мне на глаза совсем недавно. Мы тут же вам написали. За то время, что пропало даром, мы с вами запросто могли бы изготовить парочку недурных романов. Ну да ничего, я еще успею выудить из вас все, что нужно. Мадемуазель Лотти, бланк для договора, будьте любезны.
Он смотрел на меня, как паук-птицелов на колибри. Он свободно мог бы меня проглотить, появись у него такое желание, однако удовлетворился подписанным договором.
— Так, благодарю вас, теперь все в порядке. Времени у вас предостаточно, ровно шесть месяцев. Вы, с вашей фантазией, можете за это время не то что один — десять романов написать. До свидания. Осторожно, там лестница.
Откровенно говоря, я пришел в себя довольно быстро. Расправляясь с обедом в «Паннонии», я полностью согласился с издателем в том, чего он не сказал, но наверняка подумал, будучи с виду человеком умным и интеллигентным: романы лучше писать после сорока. Ведь роман — совсем не то, что стихи. Тут одного чувства мало, а может, оно и вовсе ни к чему. Романист должен много пережить, видеть людей насквозь, иметь определенный взгляд на вещи, а откуда возьмется все это в двадцать лет? Для романа необходима зрелость, а человек созревает как раз к сорока годам. А до тех пор он всего лишь молокосос и лакомится сахарным петушком лирики.
Читать дальше