За Келемена Микеша [35] Микеш Келемен (1690–1761) — писатель, сподвижник Ференца Ракоци. Наиболее известны его «Турецкие письма», написанные под влиянием французских просветителей, в частности Монтескье.
я после этого и браться не стал, хотя тема эта была помечена в моем блокноте в числе возможных. Почем я знаю, вдруг, когда все будет готово, дотошный историк литературы возьмет и выяснит, что никакого Келемена Микеша не было в природе, а выдумал его заодно с куруцкими балладами Кальман Тали [36] Тали Кальман (1839–1909) — поэт, политик, историк, занимавшийся в основном эпохой Ракоци. Куруцкие баллады — этот термин Тали употреблял применительно к протестантской дворянской литературе второй половины XVII — первой половины XVIII вв.
в пику Габсбургам. И потом, даже если мне удастся избежать этой Сциллы, не стану ли я жертвой Харибды-критики? Недавно один критик обвинил автора исторического романа в излишнем историческом педантизме. (Nota bene: случайно мне довелось прочитать роман этого педанта. Король Ласло Кун [37] Король Ласло Кун, Ласло IV — король Венгрии с 1272 по 1290 г.
развлекался там с цыганками при свете фонарей в майшайской чарде, а кардинал Гентилий де Монтефлор [38] Кардинал Гентилий де Монтефлор — папский легат, прибыл в Венгрию в 1307 г. с целью оказать влияние на политику государства и способствовать воцарению на венгерском троне Роберта Кароя (1288–1342) из неаполитанской ветви династии Анжу.
, восседая в кресле, зачитывал буллу церковных проклятий.)
Откровенно говоря, был еще один фактор, подвигнувший меня раз и навсегда отказаться от исторической темы. Наш губернатор как-то сказал мне с глазу на глаз:
— Времена нынче, видишь ли, дурацкие, а исторический роман — деликатная штука. Не угадаешь ведь, кто победит: свободные королевские избиратели или легитимисты. Выйдет книга в неподходящий момент — ее, чего доброго, конфискуют. Я думаю, самое разумное — оставить в покое историю, пока положение хоть малость не прояснится. Ты не подумай, я не вмешиваюсь, хотя кое-что в литературе и смыслю. Знаешь, я ведь самому Миксату подсказал несколько отличных тем. Поверь, я желаю тебе только добра.
У меня и в мыслях не было сомневаться в благорасположении губернатора, да и с чего бы? С тех пор как стало известно, что я работаю над романом, о чем я, разумеется, оповестил всех, включая своего газетчика, сильные мира сего стали со мною особенно любезны. С губернатором мы выпили на брудершафт, мало того, вице-губернатор намекнул, что собирается пригласить меня на охоту, если, конечно, она в этом году вообще состоится: порох чертовски вздорожал, разве что сахарозаводчики могут платить такие деньги, порядочному человеку это не по карману. Что ж, я никогда не сомневался в том, что вице-губернатор самый смекалистый из всех нас. Он рассуждал о дороговизне только потому, — что не был уверен, получится у меня роман или нет. Про себя он решил так: если дело не выгорит, то незачем вводить его в столь избранное общество, которое время от времени посещает сам старый барон Эшелович, мало того, последний как-то раз привез поохотиться настоящего русского великого князя. Конечно, десять раз подумаешь, прежде чем вводить в этот круг какого-то писаку, ведь запаха чернил не отбивает даже можжевеловка. Только ради этого уже стоило мечтать об успехе романа. Тогда я поблагодарил бы вице-губернатора за любезное приглашение и сказал бы, что в жизни не брал в руки ружья. Единственное оружие, которым я когда-либо сражался, была мухобойка. Да и той я чаще попадал не по мухам, а по разным частям собственного тела.
Но что толку в этих прекрасных мечтаниях, если над моим будущим социальным романом собрались такие же тучи, как и над историческим!
А ведь я взялся за дело с присущей мне основательностью. Тот, кто большую часть жизни классифицировал древние черепки, так привыкает к этому занятию, что дышать не может без какой-нибудь системы. Первым делом я отбраковал те темы, которые мне решительно не подходили. Мое мнение о любви вам уже известно. Так же обстоит дело и с юмором, я начисто лишен этого чувства. С виду я улыбчив, но в глубине души склонен к меланхолии и скрываю это лишь потому, что люди не любят постных лиц, я же, в свою очередь, не люблю быть обузой для окружающих. Посему я выдавливаю из себя улыбку, когда приходится выслушать плохой анекдот, но от писателей-юмористов стараюсь держаться подальше. Жизнь — серьезная штука, шутки над нею неуместны. К Миксату, скажем, у меня душа не лежит: он даже смерть ни в грош не ставит. Или взять, к примеру, Анатоля Франса; я так и не смог одолеть его романа, но от одной попытки у меня неделю разламывалась голова. Уму непостижимо, как такой талантливый и к тому же образованный человек — он ведь даже в археологии знает толк, — которому сам бог велел строить храмы и ваять колоссов, позволяет себе пробавляться детскими каракулями на стенах домов.
Читать дальше