Сергей Коровин - Изобретение оружия

На пустой веранде горела зеленая лампа, все было настежь. «Коню понятно, зачем они меня оставили. Но — ничего: сейчас я быстренько все закрою, соберусь и поеду. Догоню. Куда они от меня денутся?

А она? — подумал я. — Она, наверно, что-нибудь забыла».

«Надо же было тебя утешить, ты был так расстроен», — говорит она.

Нет, не так. Я теперь знаю. Она тогда сразу спросила: «Где его комната?» — а я не сообразил — бегал, искал чего-то, кажется, ключи, носки, сумку свою красную: «Вот, — говорю, — пожалуйста». Я же не думал, и потом: у нас так не принято, это — его комната, она открывается только когда он приезжает, ключ, правда, всегда торчит. Мне было не до нее: ключи, носки, газ выключить, окна закрыть, а времени в обрез. Чашки, рюмки, корзинки, горжетки, вуалетки — это пусть они сами убирают. Мое дело: газ, водопровод, электричество, пожарная безопасность.

Через минуту она выкинула оттуда за дверь свои шмотки. «Эй, эй!» — а она изнутри сказала: «Принесите мне спирту, если есть. Развесьте, пожалуйста, это все у камина». Поверх я увидел белые трусы в песке и тине.

Ком мокрой одежды был теплый, и этот запах, нет, не запах, а будто ветер тянет с той стороны, оттуда, где была лодка и перевозчик с его песнями, где ее обычно сажали между нами на банку, чтобы мы с Папашей не перевернули и не потопили всю компанию на середине реки.

«Вот и догнал», — подумал я.

«А тогда, что ты тогда про меня подумал?» — спрашивает она.

Тогда? Когда я принес спирт, она лежала вся голая кверху задом. «Разотрите мне спинку. Много не лейте!» Мне даже не пришло в голову сесть: «Спинку?..» — вряд ли я когда-нибудь делал что-то подобное. «Спинку…»

«Это — верное средство, — говорила она в подушку, — согласитесь, сейчас не время купаться — я не собираюсь проболеть свой отпуск из-за психопаток, из-за того, что у кого-то не все дома».

Мне, конечно, было неловко за Анну, которая выкинула такую штуку, и перед Анной вроде неловко за то, что я тут глажу по «спинке» Ларису Аркадьевну, хотя я даже не думал, почему это все произошло, — я думал, как мне быть джентльменом.

«Да, я это почувствовала, — смеется она, — ты очень старался быть джентльменом. А про меня, что ты тогда про меня подумал?»

Она говорила, что не хотела никого видеть, что специально никому не сказала, куда поедет, — хотелось элементарного покоя, а тут все, оказывается, с ума посходили… И тому подобное. Уже не помню, не слушал: эта страна, открывшаяся мне с птичьего полета, покоряла. «Мать честная! — думал я. — Вот здорово! Спинка…» — мне было приятно, что я могу ей помочь.

Он мне как-то говорил про то, что каждый воображает себя врачом. Ей-богу, у меня в мыслях ничего не было, а она вдруг перевернулась и поймала за руку: «Погаси, — сказала она с закрытыми глазами, — погаси, иди ко мне», — и, едва я дотянулся до выключателя, обожгла щекой.

«Нет, скажи, что ты про меня подумал? — спрашивает она. — Скажи: ты подумал, что я — бэ?»

Бэ? Какое «бэ»? Нет такого слова, и тогда уже не было. У меня в голове было слово «александра»: «Александра — Александра, Александра — Александра, Александра — Александра!» — оно было главным, как команда или припев, я чувствовал, что это там, впереди. Перед глазами прыгали в пыльной перспективе мятые водостоки, карнизы, фасады. Я чувствовал, что она меня торопит, но улица была длинная-длинная. «Александра — Александра, Александра — Александра», — распевал я на бегу, пока вдруг не вырвалось наружу сквозь зубы другое — «женщина». Я упал, будто подвернул лодыжку, и зарылся — не знал, куда деться, мне было жутко стыдно: какое гадкое слово! откуда?

Я, как сейчас, помню странное ощущение: будто лежу на спине, и ослепительный жар ровно и безжалостно палит тело, сушит мое вещество, и я не могу укрыться, потому что кругом пустыня — камень и пыль, и я искалечен железом, но знаю, что там, у меня за головой, где-то неизмеримо далеко, великая горная страна — скалы, пропасти, синие леса, откуда начинаются реки.

А на самом деле я лежал носом в подушку, унизительно приклеившийся к простыне. Краем глаза видел квадрат окна — чистую прозрачную темень, — это успокаивало. «Ну, а что случилось? — думал я. — Что тут такого? Она может понять, что оно само появилось, будто кто-то сказал, а я повторил, обезьяна, — казалось, что я ее страшно обидел этим и тем, что повел себя как скотина, чем и оттолкнул. Иначе почему она ушла?

«Черт, что за жизнь!» — вздохнул я и пошел вниз возиться с камином. Там все прогорело, но от углей был жар. Я не мог понять, зачем ей понадобилось все это устраивать? За стенкой пищал душ — она там отмывалась: «Да, от меня». Потому что песок сам осыпался, песок и тина остались в папашиной койке. «Видно, она решила, что я деревянный?» — я шуровал кочергой. Рядом на стульях висели ее шмотки: юбка высохла, свитер еще тяжелый; от него шел пар, пахло заливом вперемешку с ее одеждой. Она, когда пошла мыться, повернулась и сказала от двери: «Вы очень похожи». Что она хотела этим сказать? Чем? Впрочем, ладно, это уже все равно. По волосам не плачут.