Сергей Коровин: Изобретение оружия

Теперь Лариска не говорит: «Вы очень похожи», — как тогда, когда я успокаивал себя тем, что штаны мои здесь и я могу выпрыгнуть в окно, едва они будут подъезжать. Кто знал, что Гаврилыч умеет обходиться без смены сорочек, что можно побриться в парикмахерской? Они тогда позвонили утром, она была уже в свитере, а я бегал, разыскивая ключи, сумку, и Папаша прокричал откуда-то издалека, что у них все в порядке и чтобы я почистил ружье. А где оно?

На переднем сиденье мы нашли под тряпками бедную утку с закрытыми глазами. Лариса осторожно принюхалась: «Интересно, она не испортилась? Я никогда не пробовала дичи», и мы рассмеялись: ну куда нам ехать, зачем? Но все равно поехали, бросили утку в холодильник и поехали кататься по пустой улице, крутиться вокруг курзала, заехали в магазин, потому что что же — одна утка и все? А гарнир, а закуски? — накупили целую корзину.

И в машине, и в магазине, и в стекляшке, где косые рыбаки с ленинградского причала угостили сушеной камбалой, и на море у самого маяка, когда мы, пьяные от пива, от близости, видели далекий дождь в середине залива, мы без конца удивлялись, мы говорили: «Какое счастливое стечение обстоятельств».

К тому же нам попался замечательный херес с Ласточкиным гнездом, очень кстати, потому что опять задуло, мы сидели в саду, нам в тарелки сыпалось сверху, за оградой жужжало желтое дерево, глядели на закат, глядели на небо, да и что услышишь, когда так шумят сосны, а он помогал нам: мы ждали, когда станет темно, чтобы зажечь камин.

«Потому что он бросил тебе ключи», — смеется она перед дверью, за которой теперь уже постоянно одно и то же: бритва, шкаф, разные ботинки, которые вечно вылезают из-под кровати, голое окно. «Ты есть ты, а его нет, его уже тогда не было», — говорит она и отворачивает лицо — но не потому, что сжимаются веки или некрасивый рот, а потому, что она врет, потому, что он здесь, потому, что мы… — она чувствует, что это наше семя смешивается в ней сейчас. Сейчас! Здесь! Каждую ночь. Это и вправду смешно — ключи!

Анна еще раз обошла, будто хотела убедиться, что ничего не осталось.

— На, забери уже, — она сунула мне бутылку, — да куда хочешь – выброси, принеси водки. — Она осталась стоять там с коробком в руке, пламя захватило всю кучу — прозрачный огненный жар выше крыши, исчезли кривые сучки, ветки, лохмотья коры — все засветилось, полетело.

Помню, чайка промышляла на улице, белая, как бумага, в сумерках между сосен, в черных кустах и окнах брошенной дачи. Мы передавали друг другу холодное горлышко. Анна сказала:

— Зачем приезжали эти солдаты тогда? Помнишь?

Действительно, зачем? Я подумал, скорее всего, ничего интересного, наверно, их привозят, строят и говорят: «Солдаты, это называется море. Запомните это, запомните это море, запомните это счастливое стечение обстоятельств».

1985—1990