Валерий Алексеев - Три юных пажа

— Сева! Себастьян! Или как тебя там?

— Эй, счумились вы, что ли? — сказал Олег и, наклонившись, взял своими ручищами Лутовкина за плечи, с трудом оторвал его от Альбины и через спинку кровати швырнул в дальний угол. — Здесь вам не тропики.

Аля медленно поднялась, повертела головой, склоняя ее то к одному, то к другому плечу, потрогала пальцами шею.

— Мать твою так, — без всякого выражения сказала она, — вот это, я понимаю, тусовка.

— Ну все, ну все, — миролюбиво проговорила Женя, ногою запихивая простыню обратно под шкаф. — Размялись — и хватит.

— И куда же ты трупы складываешь? — глядя сверху вниз на Лутовкина, весело и зло спросила Альбина. — В шифоньер?

Лутовкин молчал. Привалившись к подушкам, он судорожно обшаривал руками свое иссаднённое лицо. Только теперь, когда кровавое возбуждение схлынуло, он осознал происшедшее — и его зазнобило от страха. «Глупый пингвин робко прячет…» Как нашептали.

— А что, ребята, — сказала Аля, — мне с вами нравится. Будем дружить.

Сева сидел у магнитофона в наушниках. На стук двери он обернулся, щелкнул тумблером. Альбина подошла к столу, налила рюмку «Сахры», с жадностью выпила.

— Что глядишь? — спросила она. — Нарочно уши заткнул?

Сидя на корточках, Сева снял наушники, вымученно улыбнулся.

— Что им от вас было нужно?

— Та, — Альбина махнула рукой. — Долго объяснять. То тебя никак выпроводить не могли, теперь я им, видите ли, мешаю.

Сева поднялся, поспешно снял очки, принялся протирать их носовым платком. Альбина насмешливо на него смотрела. На шее у нее синели следы от пальцев Лутовкина.

— А ты и не знал, дурачок? — спросила она.

— Нет, почему же, — Сева отвечал, не поднимая глаз.

Ну, разумеется, он знал, друзья переоценивали его наивность. Здесь обратная связь: полагая кого-нибудь глупцом, сам глупеешь, оттого что становишься на путь упрощения. Впрочем, если уж быть честным, надо признать, что к догадке его привело странное поведение старшего братца. Брат стоял в дверях и бубнил, как заведенный: «Не надо тебе туда ходить, и не ходи, и не надо, там без тебя обойдутся». Сдвинуть его с места Сева так и не смог бы, если бы не мама. Мудрый человек, мама на секунду отвлеклась от телевизора, чтобы бросить через плечо: «Пусти его, он должен сам убедиться». И всё, больше она ничего не сказала. Понимающему — достаточно. Выскочив на улицу, Сева долго стоял под дождем; не понимал он, не понимал, хоть убей, как это возможно . Он любил этот маленький чистенький дом, островок безопасности среди жизни, которой он не понимал и боялся. Даже под своей крышей он не чувствовал себя спокойно, ощущая ревнивый болезненный непорядок. Только здесь, у Надежды, он отдыхал душой — и вот пришла пора платить за эту невинную радость. Он возвращался с отвращением и стыдом, помня одно: надо уберечь хотя бы Надежду. Вид жующей и пьющей компании его ужаснул: с них со всех была как будто содрана кожа. И при этом они беспрерывно болтали и смеялись… Это был сочный клубок поганой хохочущей плоти, это было змеилище кишечнополостных, которые, копошась, заглатывают хохмы и тут же извергают их обратно. Всё острят, извиваясь, всё хохмят, содрогаясь, кривясь, отводя друг от друга глаза, видящие, знающие мерзкую тайну… и никто им не скажет оттуда, с небес: «Ребята, да что же вы делаете со своей последней жизнью? Друг перед другом не стыдно — побойтесь хотя бы меня!»

Сева надел очки и взглянул на Альбину. Она смотрела на него пристально и испытующе. Незажженная сигарета прыгала у нее в губах.

— Слушай, ты не вздумай сбежать, — проговорила она наконец. — Ты еще провожать меня будешь, на такси, понял?

Слова ее прозвучали как-то невнятно: наверно, сигарета мешала ей говорить.

— У меня, кажется, денег при себе нет, — с трудом ответил Сева.

«Господи, покажи мне всю мерзость этой женщины, — молил кто-то в читанной им старой книге. — Открой мне всю грязь ее тела, все нечистоты в ушах ее и носу…» Сева не имел права обращаться к Всевышнему с такой просьбой: он всё это видел, как будто она стояла перед ним нагая и лишенная кожного покрова, и ему было стыдно и страшно. Страшно еще и оттого, что это сочащееся мелкой кровью чудище говорило красивым, почти человеческим голосом и глядело красивыми, почти человеческими глазами. Глаза эти, светлые и бессовестные, чего-то просили. Но не мог же он отвечать за все на свете вытоптанные сады, за все освежеванные человеческие души… Альбина закурила.