Анатолий Макаров - Выставка стекла

— Сам платил! — чуть ли не восхитился Вячеслав Иванович — Вы в этом уверены? А что, если он сам признает, что угощал вас американец?

Вадим пожал плечами. Он очень хорошо помнил, что Чарльз-Карел даже не сделал попытки полезть за бумажником, чтобы на западный манер внести свою долю.

— Зачем Севке, простите, Шадрову это признавать? Чего не было, того не было.

Он хотел для верности рассказать о том, что добавил к Севкиному червонцу свою пятерку, но решил не дробить впечатлений и смолчал.

Между тем Вячеслав Иванович больше не улыбался, однако и не хмурился грозно, он был серьезен как человек, озабоченный решением серьезной неотложной задачи.

— Ты совершенно уверен, — вдруг на «ты» обратился он к Вадиму, — что платил твой приятель? Ты отдаешь себе ответственность, насколько важно твое свидетельство?

От того, что его обыденные слова возведены в юридический ранг, Вадим вновь испытал накат жаркой и потной волны испуга, но ответил по возможности твердо:

— Отдаю.

— А у меня есть другие сведения об этом вашем гулянии в «Национале», — зло сказал Вячеслав Иванович, — о том, за чей счет пили вы там коньячок. — Он посмотрел на часы и сильными пальцами побарабанил по столу. По этой чрезмерной, где-то уже виденной кинематографической выразительности Вадим понял, что Вячеславу Ивановичу позарез необходимо подтверждение того, будто расплачивался в «Национале» американец.

— Другие сведения, — повторил Вячеслав Иванович, еще раз взглянув на часы, подошел к двери и выглянул в секретарский предбанник. Потом вновь повернулся к Вадиму с выражением заметного удовлетворения на лице. В кабинет вошла Инна.

Всего два дня не видел ее Вадим, но по первому впечатлению за это несущественное время она изменилась больше, нежели за тот год, который Вадим провел в Читинском автобате. Какая-то особая взрослость проступила в ее облике, и это при всем при том, что Инна даже в школе выглядела вполне зрелым человеком.

Теперь же нечто отчужденно-дамское, почти высокомерное сквозило в ее взгляде, в медленных, полных снисходительного достоинства жестах, в той прямо-таки светской самоуверенности, с какою опустилась она на подставленный Вячеславом Ивановичем стул. Не спрашивая позволения, Инна достала из сумочки коробку сигарет и, как бы заранее предвидя жест Вячеслава Ивановича, чуть наклонилась к поднесенной им зажигалке.

— Вы, надеюсь, знакомы? — с полуулыбкой спросил Вячеслав Иванович Вадима, демонстрируя тем самым, что формальностями не имеет права пренебрегать.

— Всего лишь с восьмого класса, — усугубляя шутливость интонации, ответил Вадим.

Инна, к его удивлению, не пожелала хотя бы взглядом поддержать его веселую интонацию. Просто кивнула головой с уже замеченной снисходительностью, факт есть факт, о чем говорить.

— Очень хорошо, — удовлетворенно отметил Вячеслав Иванович и тотчас поинтересовался: — Не отрицаете, что в августе нынешнего года вместе со своим другом Всеволодом Шадровым вы обедали в кафе «Националь» в компании гида с американской выставки?

До Вадима вдруг дошло, что это именно очная ставка и ничто другое, очная ставка с той, с кем всего только два дня назад они сидели поздним вечером в университетском дворе, соприкасаясь коленями, и ветер бушевал в сентябрьской листве над их головами.

— Не отрицаем, — засмеялся он, желая повернуть глупую эту процедуру фарсовой стороной, — и то, что Новый год встречали вместе, не скрываем.

И опять, против ожидания, Инна не приняла подачи, светской струйкой выпустила дым и заметила как бы между прочим, что обедом в сущности упомянутую встречу назвать нельзя, так, посидели, поболтали чуть больше часа.

— Надеюсь, беседа была приятная? — не утрируя иронии, полюбопытствовал Вячеслав Иванович.

Вадиму почему-то пришло на ум, что следующий вопрос наверняка коснется их недавнего сидения в сквере, общей, охватившей их паники, безумных намерений Инны поднять на ноги иностранную прессу, ее готовность на костер, на казнь, на любой сумасшедший поступок, и решил во что бы то ни стало отвести разговор в другую сторону. Он принялся рассуждать о подготовке американских славистов, что казалось естественным, поскольку американец в «Национале» отрекомендовался славистом, интересовался прижизненными изданиями Маяковского и других поэтов из лефовской компании.

Вадим рассчитывал, что Инна подхватит его версию и поведет столь привычный и свойственный ей разговор о литературе, однако она пренебрегла этой возможностью, молчала и смотрела на него с некоторым сожалением, как на недотепу, осмелившегося привлечь всеобщее внимание своим якобы остроумным рассказом и теперь запутавшегося в собственных шутках. А в глазах Вячеслава Ивановича стояла смешанная с раздражением скука.