Сергей Рафальский - Сборник произведений

Смазывая клеем очередную вырезку, одна тургеневская девушка убеждала другую, что той абсолютно необходимо быть на вторничном докладе нового эмигранта, бывшего коммуниста, а теперь видного члена приходского совета Кирилло-Мефодиевской церкви в Кламаре.

Александр Петрович насторожился, как голодный лис на тетеревиных следах:

— Простите, пожалуйста! А о чем будет сообщать этот докладчик? — спросил он совершенно медовым голосом.

— О работе советских охранных органов и возможностях борьбы с ними! — хором ответили активистские девицы.

У Александра Петровича не осталось больше никаких сомнений. На всякий случай — по возможности небрежно — он справился:

— А что — он член Союза?

— О да! — с гордой радостью отозвались современные Веры Засулич. — С первых дней пребывания за границей! А на днях вошел в Круг Старшин…

«Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» — про себя подытожил Александр Петрович и, постояв для приличия за спиной знакомых шахматистов, перекинулся — в шуточном препирательстве — двумя-тремя фразами с дежурным уполномоченным и спешно покинул это орлиное гнездо непримиримого зарубежья.

«Вот тебе, бабушка…» — снова подумал он, окончательно приходя в себя на шумной еще улице.

Положение неприятно усложнялось. Теперь уже разоблачать приходилось члена Центрального Органа единственной в эмиграции активистской организации. Подымать такой скандал без участия общественности и прессы было невозможно. Общественность же давно числилась в нетях, а пресса усвоила стальную линию, согласно которой все в Советском Союзе было плохо, а в эмиграции — все хорошо. Выражавшие сомнение безоговорочно зачислялись в большевики. Даже скорбные письма сидельцев старческих домов с жалобами на глупость или шарлатанство их заведующих — местная газета неизменно клала под сукно: все благоденствуют в Датском Королевстве.

Конечно, не существовало в мире крепостных стен, которые — так или иначе — не преодолевались бы. Надо было только нащупать слабое место обороны, и таковым — поначалу — показался Александру Петровичу широко известный в эмиграции журналист Пантелей Елеферьевич Одуванцев, охотно принимаемый (и даже приглашаемый) во все уцелевшие издания. Но… Но некоторые частности этого бойкого дарования мало подходили к настоящему случаю. Фактически выросший и возмужавший в эмиграции Пантелей Елеферьевич духовно созревал хоть и с высоким сознанием нашей исторической миссии, но в совершенно волчьих порой условиях беженской борьбы за существование. Поэтому с парадного, так сказать, подъезда настойчиво утверждая — пером и живой речью — весьма высокие идеи и образы («Восстанет наша прекрасная, стонущая под игом марксистских насильников, Родина… Сгинет глухая ночь материалистического зла, опустившаяся над миром… Свет Христов засияет над бездной большевистского неверия…»), Пантелей Елеферьевич в то же время в повседневном быту признавал только одну одиннадцатую заповедь: «Не зевай!», с которой в гениально эклектическом порыве сочетал знаменитое «словцо» Ильича о хорошем хозяйстве, в котором всякая дрянь пригодится. И вот именно поэтому состоял действительным членом одновременно и в легитимистическом «Союзе верных» и в «Республиканско-Демократическом объединении». А на недоуменные вопросы некоторых могикан XIX столетия отвечал, положа руку на сердце: «Я ни с кем не хочу ссориться!»

С румяного детства мечтая превзойти окружающих и приобрести известность с каким угодно показателем и по какому угодно поводу, Пантелей Елеферьевич перепробовал много всяких трамплинов к славе. Пытался даже стать знаменитым гимнастом, для чего, поступив в «Сокол», задавал на параллельных брусьях такие «вертуны», что сам удивлялся своим синякам и своему терпению. Но выше уровня все-таки не взмыл.

И наконец напал на перо.

Пришел он в публицистику как раз в то время, когда эмигрантские «великие», вместе с дымом отечества эвакуировавшие в Европу давно приобретенную известность и солидную эрудицию, не дождавшись падения «большевистских захватчиков» — разошлись по разным кладбищам, и остатки периодической печати наводнили по причине гражданской войны не закончившие образования середняки.

И не засушенный систематическими познаниями, с любой темой панибратствующий ум Пантелея Елеферьевича, развлекая читателей бойкостью, но не пугая глубиной, пришелся как нельзя более кстати.