Гурам Дочанашвили - Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

А Зе снова уткнулся лицом в сено, ныла обгоревшая душа — как сбросил он плечом руку Мануэло...

Ненавистно озирал Пруденсио трупы каморцев, не отвел еще душу, не утолил жажду мщения, хотя самого генерала подбил. Возле уха прожужжали пули — он и бровью не повел... Нет, не насладился торопливой рас­правой в ночной темноте, рвался причинить им что-ни­будь похуже, пострашней, а что — не знал... Перед глаза­ми возникло поруганное, изувеченное тело Мануэло Косты, представились братья: наверно, покорно стояли там, в сертанах, под занесенным каморским ножом, и кровь бросилась в голову: «Ух, все ваше отродье... Ду­ха вашего не оставлю!..» — и Пруденсио исступленно схватил за ноги один труп, поволок к каатинге. Отяже­левший труп головой бороздил песок, и, подняв его, он швырнул в заросли — набросились изголодавшиеся вет­ки, закогтили труп, запустили в него шипы, в один миг истерзали, искромсали, обсосали до костей, поглощая, и залихорадило соседние кусты; раздразненные, нетерпе­ливо, жадно тянулись они к телам каморцев тонкими за­крученными ветками-щупальцами. Жуткое было зре­лище, и дрогнул, заколебался на какой-то миг Пруден­сио — уронил руки, что-то сковало его, похожее на сожа­ление, но вспомнил Мануэло, вспомнил братьев и разо­злился на себя, глянул на трупы: «А их чего жа­леть!...» — и злорадно поволок к каатинге еще один труп, издали ублажая кусты, ликующе шепча: «Всласть накормлю вас, каждый ваш корешок... Всем достанется, не бойтесь! Нате... Держи... На и тебе...» — и кидал в заросли один труп за другим. Люто, во всю высоту поднялись свирепые кусты, голодные, жаждавшие чело­вечьей плоти, каждой колючей заостренной веткой тяну­лись к своей доле и, получив ее, пригибались к земле, из­виваясь змеей, беспощадно жестокие ветки запускали когти в трупы каморцев, сдирали с черепа кожу, терзали щеки, остервенело разрывали тело в клочья, безудержно стремились к сердцу, печени, к нутру и жадно, смачно, неистово всасывали, впитывали еще теплую кровь, плоть, и Пруденсио в неутолимой ярости подбрасывал и подбрасывал им страшное угощение, и наелась каатин­га, напиталась каморцами; сухощавые змеисто тонкие стебли набухли, набрякли и, лениво сплетаясь, полегли на земле; объелись кусты, пресытились от корней до острого кончика веток, отяжелели и обленились — не тя­нуло больше высасывать кровь, обгладывать кости — и, налившись кровавым цветом, сонно потягивали ветки, нехотя щупали осоловелыми когтями еще пригодные останки, а там, в Канудосе, схватился за горло Мендес Масиэл, побледнел смертельно и, разом лишенный сил, как подбитый, опустился на земляной пол. «Вам плохо, конселейро? — всполошился Жоао Абадо. — Воды, Грего­рио, скорей!» — «Не надо, — покачал опущенной головой Мендес Масиэл. — Все ли тут? В Канудосе...» — «Вроде бы все, конселейро». — «Пруденсио куда-то ушел вчера вечером, кажется, к каатинге...» — сказал Грегорио. «Да, пожалуй, он один и мог поделать со мной такое, — с го­речью промолвил Мендес Масиэл, тщетно пытаясь встать. — Выведите меня на улицу. Быстро созовите на­род...» Гулко зарокотал барабан Грегорио Пачеко, кон­селейро поддерживали с двух сторон и повели к выходу. Весь Канудос собрался, барабан смолк, люди в тревоге ждали слов конселейро. «Мужайтесь, братья, — тихо про­говорил он, воздев голову. — Не падайте духом, крепи­тесь, братья, — каатинга, опора наша, полегла».

В ужасе взирал Пруденсио на переродившуюся каа­тингу, куда девались беспощадно суровые кусты, грозно возносившие ветки, — переевшая, распухшая, каатинга дремотно поникла, полегла, гибла, что ли, не в силах подняться, и зря кидал ей оставшиеся трупы Пруден­сио — с омерзением отползала от падали опившаяся кро­ви каатинга.

А тщетно алкавший крови маршал Бетанкур, кусая ногти, повернулся к подручным спиной, и подстегнутый им полковник Сезар измывался, издевался над генералом Хорхе, бессильно присевшим на носилках, сконфуженно уронившим голову. «Да, мой славный, умный генерал, ни от кого не жди столько вреда, сколько от своей трух­лявой дурацкой башки, — разъяснял полковник причину провала проведенной корпусом операции. И распа­лился:

— Как допустил, болван, как позволил так глупо, так по-идиотски уко... — осекся, постеснялся маршала, — убить столько стрелков — отборных стрелков, спрашиваю тебя! Не мог прибегнуть к элементарному средству, недоно­сок — подержал бы дня два в темноте одного солдата и повел бы ночью к каатинге — все б насквозь увидел!

— Слушайте, братья, — Мендес Масиэл устало обвел канудосцев взглядом. — Немного скажу вам, иссякают силы. Что ж, недолго мы жили, но жили настоящей жизнью, а теперь решайте: встретите врага здесь и по­гибнете в бою или укроетесь, разбредетесь по лесу на за­речной стороне, дадите им устроить на вас облаву? Что предпочитаете?