Гурам Дочанашвили - Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

— Хе, — мужчина снова махнул рукой, — тоже мне — инструмент...

— Скверный ты человек, Зузухбайа,— в глазах жен­щины было омерзение, — даже того не понимаешь, что, с кем бы ни сравнивал себя, все равно будешь тем, кто есть, тем же самым останешься. Может, непонятно говорю?

— Нет, почему же... Не права ты, а непонятного ниче­го нет.

— Ничего, да?.. И вообще, если бы знал, как не нра­вятся мне твои глаза, леденящие, зеленовато-мышиные, и имя, имя у тебя какое, о-о, Зузухбайа...

Как они разговаривали...

— И имя у тебя какое, — повторила она, оцепенело уставясь во тьму. — Зузухбайа... Зузух-байа, будто змея скользнула в кусты.

— Что ты мелешь! — Мужчина негодующе зажал ей рот ладонью, но подавил вспышку и, перегнувшись к женщине, вкрадчиво шепнул: — Так не обвиться ли крепко змеей? Теплой змеей...

— Правда, такое имя... ты сам попробуй протяни ше­потом, вот так: Зу-зух... байа, и даже громко и быстро — Зузухбайа!.. Правда, будто змея в кусты метнулась... по­разительно... — И искренне, ласково договорила: — Знаешь, Зузухбайа, уходи-ка от нас.

— Ничего не ценишь! — Мужчина вскочил, взбе­шенный ее мягким тоном, поднял широкий воротник. — Ты ничего не ценишь, Анна! Оглянись, присмотрись ко всем и скажи — кто другой знает столько и может так много, и вообще где ты видела мне подобного комедиан­та...

— У настоящего комедианта, — сказала женщина за­думчиво, — у настоящего потешника в глазах не лед и елей, а печальная тайна — это главное.

— О-о, выходит, я уж и комедиант не настоящий! Так, Анна, да?! — вскричал клоун. — Это я, кто каждый день рискует свернуть себе шею! Хорошо, очень хорошо, очень...

— Нашел чем удивить, — спокойно оборвала его женщина. — Как бы высоко ты ни забирался, я всегда на твоих плечах...

— Тогда скажи, — мужчина задыхался, — скажи, кто сравнится со мной в игре, и вообще где ты видела такого музыканта? — И заносчиво добавил: — Настоящего му­зыканта...

— Бемпи играет на барабане, — негромко возразила женщина и, опустив голову, ковырнула ногтем землю.

— Хе, тоже мне инструмент — барабан! Чипо, ну что такое Чипо, и тот справится с барабаном... — И коварно спросил: — Может, не понравилось, что я упомянул Чи­по, сударыня?

От гнева у женщины дернулась рука с горящими фа­келами, но она сдержалась и все же, ненавистно сузив глаза, отчеканила:

— Дрянь ты, Зузухбайа...

Как они разговаривали...

В одни прекрасный день, когда Гвегве, лежа на ци­новке, одурело потягивался со сна, во двор вошел выря­женный во все новое Бибо. Остановился в двух шагах от Гвегве и, осклабившись, развязно сказал:

— Вставай, сонная тетеря, хватит бока отлеживать, вставай, счастье проворонишь, — но, увидев, как угро­жающе потемнело лицо Гвегве, торопливо добавил: — Порадую я тебя, ох и порадую! Вставай, парень, слы­шишь, родной...

— Чего тебе? — Гвегве зажмурился, снова потяги­ваясь.

— Говорю, вставай, неужто врать буду... Вставай, ле­жебока... Девку тебе приглядел. Оженить хочу, слышишь, оженить.

— Чего-о, — опешил Гвегве, — еще чего! На кой мне!

— Как на кой?

— С какой это стати?

— А с такой вот, лоботряс, — оживился Бибо и лукаво пропел: — На-а ко-о-о-й, на ко-ой...

— Какую еще девку... Очень нужна... — И вдруг сму­тился : — Соображай, что несешь.

— Ха, ты еще не знаешь Бибо. — Старший работник нахохлился. — Девку приглядел, другой такой не сыщешь, увидишь — по нраву придется.

— Не врешь?

— Чего мне врать!

— Хи-и, — Гвегве хихикнул, упершись подбородком в грудь. — Несешь черт-те что!

— Знаю, что говорю, — заверил его Бибо. — Пойди-ка умойся да приоденься, все новое надень, поведу тебя кое-куда, спасибо скажешь. Сначала умойся, потом оденься.

— Хорошо.

— И уважь, причешись!

— Чего захотел!

— Причешись, говорю, не велик труд!

— Ладно, поглядим, — буркнул Гвегве.

— А я, покуда ты соберешься, сбегаю домой, живо обернусь... А может, окликнешь меня, как мимо прой­дешь, я сразу же выйду.

— Ладно. Ступай.

Смеркалось. С пастьбы пригоняли скотину. Бибо про­бирался по узкому проулку меж изгородями и, расталки­вая локтями мешавших ему коров, бранился: «Ух, что б вас, ух, леший б вас задрал...» Смеркалось, в воздух проникали пока еще незримые темные крупицы, и неве­сомая плоть дня как бы твердела, — посвежело...

— Поди сюда, да поживей! — окликнул Бибо жену. — Выводи скотину, идем мы с ним. — А когда женщина отошла, проследил за ней взглядом и пробурчал: — Ишь, павой ступает, нашлась царица, чтоб тебе...