Гурам Дочанашвили - Одарю тебя трижды (Одеяние Первое)

Крестьяне увязались за арбой, и, когда все выбрались на окраину селения, женщина легко спрыгнула на арбу, плавно, упоенно провела тылом ладони по ниспадаю­щим волосам, опустила веки и, что-то припоминая, как бы исчезла, растаяла прямо на виду у глазевших на нее людей, но быстро очнулась, помотала головой и, низко пригнувшись, скрылась за пологом. Человек с размале­ванным лицом соскочил наземь, радушно распростер ру­ки и сказал:

— Приветствуем вас! Мы поднялись к вам в горы — и вас потешить, и себя повеселить! Позвольте предста­вить—самый молодой из нас, клоун Чипо!

И тот, неожиданно высоко подпрыгнув, разбежался, сделал кряду три стойки на руках, снова высоко под­прыгнул и, перекувырнувшись в воздухе, стал перед крестьянами, раскинув руки, а квадратный исполин на арбе гулко ударил в пестрый барабан.

— Главный среди нас — прославленный силач и бара­банщик Бемпи,— продолжал человек в высоком колпаке, указывая на исполина вывернутой к небу ладонью. Вели­кан приставил к ноге свою шишкастую палочку, нето­ропливо закатал рукава и, по очереди сгибая руки, по­казал обступившим их людям взбугрившиеся мус­кулы.

— И его пленительная супруга Анна, искусно жонгли­рует горящими факелами и при этом... — Человек в колпаке оглянулся на арбу и задумчиво добавил: — Может лечь на скачущего коня.

И теперь все до единого уставились на колеблемый ветерком пестрый полог, и многие даже не расслышали, как человек с размалеванным лицом обернулся и сказал, приставив палец к груди:

— И я — всезнающий, всеумеющий комедиант Зузухбайа...

— Господин мой, — старший работник поклонился, складывая ладони на животе, — слово у меня к вам, еже­ли не прогневаетесь... да снизойдет на вас благо­дать.

Они шли по тропинке — задумчиво, хмуро опустив­ший голову отец впереди, за ним — неровным шагом, не­уверенно Бибо.

— Дозволите?

— Говори, слушаю.

— Простите, но я... не могу так, да снизойдет на вас благодать.

Отец резко обернулся к старшему работнику, и тот съежился, смешался. Растерянно озираясь, Бибо разгла­дил пальцами измятую в руках шапку, снова ском­кал и, решительно расправив плечи, поднял на отца глаза:

— Жалко парня.

— Которого... — Отец хмуро смотрел в сторону, — Гвегве?

— Да... Гвегве, понятно... Видали бы, как глазел на треклятую бабу, разрази ее гром, бесстыжую, поедал прямо. Бог весть как мучается парень, что ему в голову лезет, жалко его... В его годы у меня два малыша в доме бегали.

Отец смотрел все так же в сторону, и Бибо потерял охоту говорить, снова затеребил шапку.

— И что же? — спросил отец. — Дальше что?

— А то, что, — Бибо оживился, — ежели будет на то ваша воля... Я хотел сказать вам, не сосватать ли ему де­вушку, приличную, какая вашей семьи достойна, чест­ную, пригожую, добронравную.

Отец перевел взгляд на работника.

— Как хочешь, Бибо.

Так и порешили.

— Чего-то не видать парня, Доменико нашего, — уже поздним вечером сказал отцу, осмелев, старший работ­ник. — Куда подевался? И чужака спрашивал — не видал, говорит...

— Ничего. — Отец отвернулся. — Найдется.

Сконфуженный Бибо тихо побрел к двери, робко взялся за ручку и так опасливо переступил порог, словно удав лежал перед ним.

Человек с набеленным лицом, пепельным сейчас во мраке, сгорбленно сидел на земле и, обвив руками ноги, уткнув подбородок в колени, не сводил с жен­щины глаз, а та, чуть откинувшись назад и расслабив одну ногу, стояла невыразимо гордо, подкидывая и ловя друг за другом пять горящих факелов. В темноте, в ночной черноте по странно озаренному телу полу­обнаженной женщины скользили тени, а свет прыгав­ших огней волнами накатывал на прикорнувшего ря­дом потешника. И Доменико, притаившийся рядом в канаве, тоже смотрел на женщину, на ее расслабленную ногу.

— Как ты красива, Анна! —говорил потешник, взи­равший на нее снизу. — Не устала?

Женщина улыбнулась едва приметно.

Вздернув подбородок, мужчина все смотрел на нее и, потеряв надежду на ответ, схватил свою флейту, приста­вил вкось к губам. С таинственно неведомыми звуками ночи сливался невесомо текущий, бесстрастно плывущий голос флейты... И сквозило в нем, тонком, прозрачном, что-то недоброе, холодно зловещее, а потом человек швырнул флейту на землю, вскинул кулаки и исступленно воскликнул:

— Не могу я больше!

Женщина один за другим поймала факелы, соединила их вместе и сердито молвила:

— Молчи, глупый, Бемпи услышит.