Хуан Марсе - Двуликий любовник

— Господи! — воскликнула старуха все тем же нео­быкновенным голосом, который он помнил с детст­ва, голосом не просто хриплым, а «бородавчатым», как подумалось ему как-то раз, когда он был мальчиш­кой. — Конечно же, я помню тебя, ты — сынок Розы... Ты уехал в Германию на заработки. Да тебя просто не узнать! Господи, и этот закрытый глаз! Разве забудешь твои шалости, особенно вместе с этим... как его... Как же звали того дьяволенка?

— Хуанито Марес.

— Дай ключ, я покажу тебе комнату. Точно, Марес. Вечно голодный, все время здесь вертелся, ждал, что его чем-нибудь угостят, — вспоминала она. — Его мать зва­ли Рита Бени. Бенитес. Она поменяла свою фамилию и стала Бени, чтобы все думали, что она итальянка... Про­ходи. И ты тоже, помню, часто прибегал сюда. Чудес­ные времена, хоть и тяжелые. Жильцов было гораздо больше. Если бы ты приехал позже, наш пансион, на­верное, уже закрылся бы... Теперь его и пансионом-то не назовешь, жильцов совсем нет. Когда муж умер, я продала часть дома, осталось только несколько комнат. Знаешь, сколько у меня сейчас жильцов? Парочка ста­рых пенсионеров, у которых нет никого на свете...

Комнатка была маленькая и чистая. Старые обои хорошо сохранились. Кровать, шкаф, умывальник на стене, два стула, вешалка.

— Раньше жили еще студенты, — продолжала ста­руха, — но с тех пор, как открыли общежитие на Травессере, все съехали... Чем же ты занимался в Германии столько лет? Небось неплохо заработал?

— Да, кое-что удалось накопить.

— Когда твой отец умер и твоей бедной матери пришлось вернуться в Гранаду, я тоже готова была за­брать внучку и уехать. Чем старей становлюсь, тем больше скучаю по деревне...

— Девушка там, внизу, — ваша внучка?

— Дочка моей Кончи. Помнишь мою Кончу? Вышла замуж и умерла родами. Ее муженек нашел другую и че­рез шесть месяцев смылся, так его и видели. Бросил девчонку на меня... Столько горя мы хлебнули, сынок...

— Она от рождения слепая?

— Нет. С тринадцати лет. У нее упал кальций в кро­ви или что-то там такое, она пролежала в коме пятна­дцать дней и ослепла. Представь себе, носится по дому шустрее меня. Очень любит телевизор... Ее зовут Кар­мен. Если хочешь порадовать ее, скажи ей, что она хо­рошенькая. Обожает комплименты и фильмы по теле­визору. — Руки сеньоры Лолы все время были чем-нибудь заняты: поправляли шпильку, взбивали матрас, открывали дверцы гардероба, вытирали ночной сто­лик. — Меня очень беспокоит эта девочка. Все время расстраиваюсь. Я для нее — и мать, и отец, а когда по­мру, кому она будет нужна? Она очень славная девушка, но ей нужны ласка и внимание, она очень общитель­ная... — Глаза старухи потемнели, и она вздохнула. — Не знаю даже, зачем я тебе все это рассказываю...

— Потому что вы очень добрая, сеньора Лола, и по­тому что я ваш друг.

— Не очень-то ты изменился в этой твоей Герма­нии, и акцент деревенский. Чем же ты там занимался?

— Продавал венецианские жалюзи.

— И тебе не было одиноко все эти годы?

Он увидел, что взгляд сеньоры Лолы стал печаль­ным, и внезапно почувствовал себя маленьким, безза­щитным.

— Да, сеньора Лола, мне, честно говоря, было очень одиноко.

— А что у тебя с глазом?

— Да так, несчастный случай...

Сеньора Лола вздохнула. Осмотр комнаты был за­вершен.

— Ладно, хватит о грустном. Тебе нравится комна­та? Мы сделаем тебе скидку, Фанекилья, милый... Бу­дешь ужинать?

— В другой раз. Сейчас мне пора уходить. Я жил у друга, и мне нужно забрать оттуда вещи. Может, вер­нусь только завтра.

— Как хочешь. Ты у себя дома, сынок.

Сложив руки и оперев подбородок о ручку швабры, старуха посмотрела на него с нескрываемой просто­душной радостью, ее восхищали и его необычный ко­стюм, и элегантная осанка, мужественная фигура, его усики и черная повязка. Он подошел к ней, обнял и по­целовал в лоб. «Спасибо вам, сеньора Лола», — сказал он, но вскоре раскаялся за эту слабость. «Каждый свер­чок знай свой шесток, — сказал он себе, сбегая по сту­пенькам, — только слюнтяй Марес способен на такую сентиментальную чепуху».

8

Девушки внизу не было. В полумраке гостиной дрожал голубоватый свет телевизора. Марес заглянул. Шел какой-то незамысловатый старый фильм, и на экране мелькали все оттенки серого: дамы в облегающих пла­тьях стайкой окружили остроумного и элегантного мужчину в смокинге; сверкал мишурным блеском ка­фешантан. Напряженно и неподвижно сидя в кресле со сложенными на коленях руками, Кармен впитывала мерцающий свет телевизора и, вся обратившись в слух, внимала персонажам. Рядом с ней старик, сидя­щий в глубоком мягком кресле, осторожно скручивал папироску.