Ника Созонова - ...Это вовсе не то, что ты думал, но лучше

'Ну, здравствуй, милашка, — голос был высокий и дребезжащий. — Ты отдала всё, что могла, ты прошла длинный путь, так скажи же, чего ты хочешь?'

'Я хочу, чтобы ты вернул свет и тепло. Без них все люди погибнут'.

'Они уже погибают, и вскоре человечество как вредный и некрасивый вид исчезнет с этой земли!'

'Исчезнут и птицы, и лошади, и дельфины…'

'Ну и пусть! — злобный мальчик захихикал. — Потом появятся новые'.

'Пожалуйста! Пожалуйста, помоги. Ты ведь можешь помочь, я знаю!'

'Я не помогаю просто так, а у тебя нет ничего, чем ты могла бы заплатить мне'.

'Неужели нет никакого выхода?'

'Выхода здесь три. Вряд ли они тебе понравятся, но всё же ты имеешь право их узнать…'

А через час наступило утро. И все люди, что остались в живых, радовались взошедшему наконец-то солнцу. А девушка больше никогда не появилась в своем родном городе, ни где-либо еще…'

Голос рассказчика смолк. Я распахнула глаза. Солнце подмигивало мне (или у него был тик?) с той же меланхоличностью. Спутник, склонившись над каким-то растением, старательно его изучал.

— Это всё?

— Всё. — А что же стало с ней, с этой девушкой?

— Этого не знает никто.

— Ну, ты и урод! Рассказал мне сказку без конца. Может, хоть варианты, которые предложил ей зловещий мальчик, поведаешь?

— Мальчик сказал, что солнцем может стать любой, убитый ритуальным ножом. Этот нож лежал у него на столе. Он предложил ей на выбор: убить его, убить себя или убить ещё кого-нибудь, кого она найдет за пределами замка.

— Она, конечно же, убила эту гадину!

— Этого не знает никто. Но мне жаль тот мир, если это существо стало в нем солнцем… Ладно. Я окончательно тебя замучил сегодня, так что — до встречи. Отпускаю тебя в твои сны.

Еще несколько секунд я наслаждалась обществом высокого мужчины в грязно-зеленых одеждах, а затем что-то сверкнуло, щелкнуло, и перед моим взором предстала большая зеленая игуана в фарфоровой маске. Она немного постояла, покачиваясь из стороны в сторону, а затем флегматично затопала в направлении ближайших кустов, где и скрылась благополучно. Да, большая ящерица в маске — это то еще зрелище, скажу я вам!..

Хижина — особое место. Трехкомнатная хатка на первом этаже старого дома у Владимирского собора. Хижина Тети Томы — так оно будет полностью. Кто такая сия тетя Тома — имели смутное представление лишь старожилы. Кажется, старушка, завещавшая квартиру беспутному племяннику. Племянник, то бишь полноправный хозяин жилья, появлялся здесь крайне редко — я, во всяком случае, не встречалась с ним ни разу. Свое время он делил между отдыхом в Скворцово-Степаново и странствиями — как ЛСД-шными, так и реальными.

Странный хозяин и не менее странные обитатели образовали из обыкновенной, требующей ремонта развалюхи специфическое место. Уголок мира, в котором все не так, все перевернуто, вернее, вывернуто под особыми, немыслимыми углами. Нечто вроде живого организма, в меру разумного, который отторгает всех, не подходящих ему по 'составу крови', остальных же впитывает в свое ненасытное чрево, наделяя своими вывернутыми качествами.

В Хижине нет времени. Ее слепые глаза-окна плотно забиты фанерой, так что внутри невозможно понять, утро сейчас или вечер, солнечный и ласковый день или ненастная ночь. Освещенная нейтральным светом электрических лампочек, она гладит и прощупывает тебя своими стенами, испещренными рисунками и надписями. Она живет по своим особым законам, и периоды буйства и сумасшествия, разбитых лиц и порванных струн сменяются временами затишья, покоя и скуки, когда можно дремать, забравшись с ногами в глубокое кресло на кухне, или слушать, как попискивают за плитой Семен Семеныч с Марфой (крыски-долгожители).

Я проснулась и хмуро уставилась в потолок, вспоминая в деталях вчерашний день и сегодняшнюю ночь. Вставать не хотелась. Вокруг стояла непривычная тишина, лишь еле слышно шептала гитара, да мягко журчал голос Красавчика. Слов было не разобрать, но напевы явно свои, родные…

Тишину разорвал громкий смех, а затем быстрая-быстрая речь. Так, понятно. Абрек — его интонации, его бас, его манера убеждать собеседника, сокрушая напором слов и жестов.

Абрек, Брейки… Крепко же я в него влюбилась. И безответно. Не было даже коротенького романа, даже намека на флирт. Я лишь смотрела издали, с замиранием сердца слушала его стихи. Блаженствовала, когда он подходил, прощаясь, чтобы чмокнуть в щеку. При этом я всегда осознавала, что он зверь. То есть от зверя в нем больше, чем от человека — при всем его уме и талантах. Я боялась его, и это был сладкий страх, который я смаковала. Его буйная сила, его полная отдача любому чувству, будь то ненависть, отвращение, вдохновение или влюбленность, восхищали и будоражили. Горячий вихрь, который двигается, как танцор, и танцует так же легко, как дышит и говорит… Тьма, свернувшаяся вокруг его шеи, обычно была спокойна, но временами поднимала треугольную голову и шептала ему что-то в ухо, заставляя кровь нестись в венах ошалевшим мотоциклистом и заливать белки глаз.