Ника Созонова - ...Это вовсе не то, что ты думал, но лучше

Акела от радости заскакал на одной ноге, тут же подвернув ее и охромев. Он заявил:

— Если мы через десять минут не дойдем, я прямо здесь лягу и умру. Отсчет пошел.

И весь оставшийся — слава богу, коротенький — отрезок пути мы вынуждены были внимать его бормотанию: 'Пятьсот один… пятьсот два… пятьсот три…' Где-то на девятьсот седьмом нам, наконец, открыли заветную дверь.

Как же хорошо вытянуть измученные ноги, забившись куда-нибудь в теплый угол, прикрыть глаза и углубиться в гитарные напевы…

Мой названый братец благополучно отключился, взяв с меня обещание не спать и разбудить его пораньше, эдак часиков в двенадцать. Красавчик, отыскав свободное местечко, последовал его примеру. А вот Леший, как человек старой закалки (сколько ни выпьет, не вырубится, пока сам этого не захочет), остался развлекать собравшееся на кухне общество, ласково пощипывая струны 'самой верной из своих женщин'.

Леший был родом из Княж-погоста — небольшого городка республики Коми. Чуть меньше тридцатника, красив. Точнее, был бы красивым — широко расставленные глаза, густые четкие брови, припухлые губы — если б не вид запойного алкоголика.

Черные бури проносятся мимо,

я невозмутимо стою у подъезда,

грязные руки к тебе меня тащат.

Руки, которыми кушали мясо,

жирное мясо убитых животных.

Рвотное, дайте рвотное!

Бедная любовь моя…

Леший был странным парнем: слова, манера общаться — резко выделяли его из всех. Очень избалованный — скорее сознанием собственного таланта, чем вниманием других, очень слабый — и физически, и морально. Смотришь на такого и понимаешь: он из тех, кому не дано выбраться из этой трясины, кто будет погружаться все глубже, до самого дна. При этом его тексты и музыка такие яркие и необычные, что вдвойне обидно наблюдать за его деградацией.

Еще он был на редкость добрым. Про таких говорят: и мухи не обидит. 'Знаете, — как-то выдал он, — я понял, что такое ресницы: это усы тараканов, ползающих у нас в голове'. Песни Леший начал писать в тринадцать лет, когда погиб его лучший друг. Он был милым опустившимся гением нашего маленького мирка, и за это ему прощались многие недостатки. Даже Абрек, при всех своих закидонах и буйстве, никогда не поднимал на него руку.

Помню трогательный эпизод двухмесячной давности. Тогда я встречалась с Фоксиком — милым и славным мальчиком двадцати семи лет. В его крохотной (зато своей собственной) комнатушке вписывалась половина ребят с Марсова Поля и четверть 'Трубы'. Фоксик в прошлом был вором, но завязал и работал грузчиком. А я 'аскала'. И в мою дурную башку взбрела идея, что, если мою шею будет обвивать симпатичный ужик (или еще какая неядовитая змейка), процесс 'аскания' пойдет намного успешнее. Таких змеек продавали в нашем переходе за сотни четыре деревянных, и я попросила бой-френда презентовать мне сию зверюшку. Мне и в голову не пришло, что для Фоксика это может быть неподъемной суммой — он всегда 'держал пальцы веером', твердил, что собирается снять для нас двоих хату и чуть ли не отправиться отдыхать на море. И чтобы я, не дай бог, не разочаровалась в нем и не переметнулась к более состоятельному мужчине, он ночью стянул сумочку у пьяной женщины, дремавшей на лавочке. Оказалось, то была милицейская подстава, его тут же схватили и загребли, а поскольку ходка была не первая, то кончилось всё грустно — кирпичными Крестами…

Впрочем, я сейчас не о нем, а о Лешем. В день, когда посадили Фоксика, мы долго не знали об этом и бегали в его поисках. Я понеслась на Марсово, чтобы расспросить у тамошней тусовки, когда и где его видели в последний раз. Пробыла там довольно долго, а когда вернулась в 'Трубу', оказалось, что наша компания ищет уже двоих: Фоксика и меня. Леший ринулся ко мне с таким рычанием, что Чакра — девушка Акелы — встала между нами, дабы меня защитить. А мой названый братец рассмеялся и сказал: 'Пусти ее, глупая. Он просто хочет ее обнять'. Чакра отошла, и Леший, действительно, крепко обнял меня, сказав: 'Мы потеряли Фоксика. Слава богу, что хоть ты нашлась!'…

Для Красавчика Леший был и лучшим другом, и учителем, и земляком. Он старался подражать ему во всем — в манере двигаться, говорить и петь, в странности фраз и поступков. Не уверена, что у него были собственные песни, так как играл он только Лешего. Красавчик был лет на пять моложе, симпатичнее (не так еще потаскан сукой-жизнью), жизнерадостнее и здоровее.

Их группа, состоявшая из двух постоянных членов и периодически приглашавшихся барабанщиков, называлась 'Кулэм-олэм'. Что в переводе со смешного языка коми означало что-то вроде 'смерто-жизнь'. Мне в этом названии слышалось шаманское камлание, первобытная таежная тоска. И тексты, и музыка были колдовскими, чащобными, мухоморными: