Лев Роднов - Журнал «День и ночь» 2010-1 (75)

И с головой, закинутой до пят,
В пустом восьмом трамвае невпопад
Читаю вам своё стихотворенье.

Музыкант мотив начинает вброд,
И становится чуть теплей,
Если вдруг аккорд музыкант берёт —
Много взял на себя, злодей.

Дребезжит чуток барабанов жесть,
Духовых потускнела медь,
Если всё вокруг принимать, как есть,
То останется только петь.

Петь и знать, что — кончено, не простят,
Петь своё до кровавых слёз…
Но верхи фальшивят, низы басят,
И весь мир летит под откос.

У Лукоморья — дуб зелёный,
Из Александровского сада,
И днём и ночью кот учёный,
среди кирпичного надсада
Идёт налево — песнь заводит,
На розу жёлтую похожий…
Там чудеса, там леший бродит
У ног прохожих.

Там на неведомых дорожках
пчелиный рой сомнамбул, пьяниц,
Избушку на куриных ножках
Печальный сделал иностранец.
Там о заре прихлынут волны,
Такси, с больными седоками,
Там лес и дол видений полны,
С особняками.

Там королевич, мимоходом,
Плывёт в тоске замоскворецкой.
Там в облаках, перед народом,
Блуждает выговор еврейский.
И от любви до невеселья,
Там ступа с Бабою-Ягою,
под Новый год, под воскресенье
Идёт, брёдет сама собою.

Там царь Кащей над златом чахнет,
И пахнет сладкою халвою,
Там русский дух… там Русью пахнет!
Над головою.

Возвращается из командировки муж — небрит, колюч,
На день раньше — у жанра свои законы.
В скрипичную скважину вставляет скрипичный ключ.
В квартире накурено, не прибрано, даже воздух лежит неровно.

Время течёт как-то наискосок.
Муж вроде только вошёл, а уже проверяет спальню,
И любой чужой запах, окурок, носок
Воспринимает слишком буквально.

Заглядывает под кровать, в шкаф кидается,
Открывает, а там электрический свет, поезда, вагоны…
И металлический голос: «Осторожно, двери закрываются,
Следующая станция — „Разрыв шаблона“».

Герой лирический замаливает нелирические грехи:
— Милый автор! Отпусти и дело с концом!
— Нет! — отвечает Автор и пишет стихи
Про Ложь в обличии женском и Неправду с мужским лицом.

Классический треугольник вписан в порочный круг,
Стало быть — больше сумерек, меньше света,
Герой любит Ложь, Неправда Герою друг…
Что ещё нужно Автору для сюжета?

Символ? Деталь? Лакомство для ума?
Чтобы повествованье буйствовало, кипело,
Ложь называет Лирического «моя Чума»,
Приходит и говорит: «Время твоё приспело».

Герой чувствует себя бабочкой за стеклом,
Бьётся в стены своей прозрачной тюрьмы,
Выхода нет, и, когда они за столом,
Она называет это пиром во время Чумы.

По воле Автора бабочка уходит вразнос,
Стены прозрачной тюрьмы состоят из трещин,
И в одну из них видны Ложь и Неправда, целующиеся взасос,
И в жизни Лирического лжи и неправды становится меньше.

Автор ставит точку. Автора не гнетёт
Вопрос, кто станет товаром, а кто дельцом,
Кто обманет кого, кто кого переврёт:
Ложь в обличии женском? Неправда с мужским лицом?

Как бы нам ни стелили, как бы нам ни спалось,
Лучше — чтобы убили, чем вот так, как пришлось.

Лучше чем эти невольно-вольные стили
Выгибоны, впадины, пируэты…
Знаешь, как было б надёжно, если б убили,
А не это, вот так, вот этим, вот через это.

Потому-то пора уходить со сцены, снимать пуанты, стирать белила,
Объявлять об отказе участвовать в этом концерте…

Чем, скажите, смерть вам так сильно не угодила,
Что всё это вдруг кажется лучше смерти?

Здравствуй, мальчик в зелёной кепке!
Ты теперь, по данным разведки,
Не один — ну так будь же счастлив,
Мой прекрасный.

Небо свесило тучек месиво.
Посмотри, как глазам весело.
Далеко ускакали годы.
Далеко ли?

Ты себя хоть разок спрашивал,
Для чего моё небо раскрашивал,
И зачем эти цепи горные
Такие задорные?