Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Но он подсекся:

— Да почему же, раз уж ты так много на себя берешь, выкладывай, валяй, не стесняйся.

— Не пожалеешь, Док?

— Валяй, лишь бы ты не обделался, отче, а то ведешь себя, словно и впрямь читаешь в душах. Читай!

— Да? Читаю: Едва выставлю эту обезьяну, вызову кастеляншу Марию, якобы на выбраковку белья, и поставлю раком.

Немая сцена: окаменение.

— Ах ты сволочь!..

— Потрудитесь вспомнить, что я ваш пациент, и ведите себя, как подобает врачу. — Ах, здорово держать его на вытянутой руке, как бьющуюся змею. — И потрудитесь вспомнить о своих обещаниях, которыми кормите меня уже полгода. Вы что, впрямь полагаете, что человеку с моим багажом достойно в этой державе занимать место городского дурачка? Вы это сами полагаете или за вами кто-то стоит? Кто?

— Вы что? Да вы что?.. Да как вы?.. Да ты?!..

— Тихо, Док, тихо, это же сценка! Ну, тихо, расслабься! Здорово я сыграл? А ты мне — сумасшедший. Все мы друг по другу читаем, особенно если проживем годик в одном заведении, а кадры те же, стало быть, и нравы те же, так или нет? Ну, видишь… Ну, хватит, мы же с тобой одной груди касались, молочные братья, можно сказать, а ты на меня волком. Я о твоей семейной жизни мало что знаю, но и это могу прочесть, если хочешь…

— Не хочу, — хмуро отвечает Док, надевает очки и возвращается в себя после встряски, как по мне, жестокой лишь неожиданностью. Шутка не шутка, а мириться со мной надо, я не успокоюсь, пойду по инстанциям, это он понял…

— Не хочешь — не надо, — говорю, как ни в чем ни бывало, — но тем ты и эффективен, как психиатр, что сам не больно счастлив в жизни, стыкуешься на стадии самоанализа со своими пациентами и лечишь их тем успешнее, чем горше твои дела.

Док мигнул и как-то смялся весь, и такая меня охватила тоска… Но нет пути назад, там ждут новые удары по печени. И ничего не остается, как глядеть в ускользающие очи Дока, а у него такой вид, словно его без предупреждения запустили в космос и тут же приземлили.

Он качает головой. И снова переворачивает вверх лицом мою историю болезни.

— Мы тут читаем друг по дружке, — говорит он, — а сами по себе прочесть не можем.

Это столь точный ответ на утренние думы о прошлом, что я жмурюсь. Теперь инициатива в руках Дока, и он, видимо, намерен это использовать — в лечебных целях, но и профилактически тоже, чтобы впредь мне неповадно было…

— Понимаешь, — говорит он, — в начале семейной жизни жена упрекала меня, что я не такой хороший, как другие мужья, а я ее — что она не такая пластичная, как другие жены. Но иллюзии наши рассеялись, мы разобрались в изнанке идеальных браков. Брак — цепь уступок. Женщины это понимают. И, если не уступают, то сам понимаешь почему… Но лишь двадцать процентов разводов в поздний период семейной жизни происходит по инициативе женщин, остальное падает на нас. Мы думаем — можно еще что-то наверстать. Мужчин вопрос «любит — не любит» гложет острее…

— Не знаю, к чему ты клонишь, для меня это пройденный этап, будь добр, повернись к тому, за чем я пришел, а то ведь через пять минут ты заторопишься, и мое останется нерешенным…

— Да. А клоню я к тому, что все мы претендуем на исключение из правил, а на деле наша исключительность банально замешена на наших яйцах…

— Док, очнись, я не желаю об этом слышать, понимаешь? Ты еще помнишь клятву Гиппократа?

Но он, видимо, исполнился решимости выгородить себя и добить меня, и он сказал:

— Любой грех смывается водой с мылом кроме одного — когда бросаешь в беде родную душу.

Я швырнул в него прибором для измерения давления, это было первое, что подвернулось под руку. Но с кишкой и грушей прибор полетел не шибко, Док успел нырнуть под стол, а прибор угодил в оконный переплет и, хоть и вяло, высадил одно из двух высоких стекол, оно медлительно вытекло из рамы и распалось на полу с мелодичным долгим звоном. Бледный Док с перстом, наведенным на меня, прошипел:

— Санитары, протокол, лечение!

— Милиция, протокол, и будь что будет! — сказал я. — Так-то вы решаете споры, дерьмовые политики и врачи, сводите счеты со слабыми всеми доступными средствами!

Пришла нянечка и убрала осколки.

Молча сижу за дальним концом стола, и Док молча нахохлился за противоположным.

— Осмотри меня, — говорю и шагаю из конца в конец этого нелепого, как стрелковый тир, кабинета. Переломить тон, смазать начало, чересчур удачные выпады, разбитое стекло, обернуть все шуткой. Я это могу. Закаленный жизнью в двух мирах, я еще и не то могу. Смог же обратить на себя его внимание в первый раз, он и тогда желал от меня отвязаться… — Если пойду в поликлинику, меня изведут на анализы. А разве я, Городской Сумасшедший, имею право застревать в очередях? Народ нынче озлоблен, даже Городским Сумасшедшим спуску не дает.