Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Тщетно. Убаюканная правительством страна проспала начало.

Ночью нас бомбили. Я спал. Проснулся, и моя добрая бабушка сказала: «Война…» Было воскресенье, яркий солнечный день, по радио передавали песни. Я прослушал репертуар самых бодрых в мире песен и самых фанфарных маршей, этого хватило на всю войну, еще и на теперь осталось. Если завтра война если завтра в поход в труде не уступят в бою не отступят такие ребята как я!

Лишь в половине двенадцатого мрачно-торжественный голос лучшего в мире диктора произнес: «Внимание! Работают все радиостанции Советского Союза! В двенадцать часов слушайте важное правительственное сообщение!»

Я сидел, затаив дыхание. Ждал. Ждал, что наш великий вождь и учитель, мой второй родной отец товарищ Сталин скажет своим знаменитым основательным голосом, немного не по-русски, но оттого еще более капитально: товарищи, фашистская Германия нарушила пакт и напала на нас, но это не застало нас врасплох, не такие мы простаки, держали мы порох сухим и были, как всегда, на страже, Германия нам нипочем, мы ее кирпичом, бои идут на Одере, может, знаете такую речку, а то и на Шпрее, задержались вот с сообщением, чтобы уточнить, а наши доблестные соколы бомбят Гамбург, десанты хорошиловских стрелков высаживаются на Рейне, антифашисты обнимают советских братьев и ведут переговоры о воссоединении на титской основе братских народов Германии и Поволжья…

Смешно?

А нам не было. Нас к такому лишь и готовили. С утра до ночи к такому варианту. Бить врага малой кровью на его территории. И от тайги до Британских морей Красная Армия всех сильней.

Выступил не вождь. Выступил самый доверенный его подхалим. Дрожащим — от радостного возбуждения, вероятно — голосом он сообщил, что фашистская Германия вероломно (надо же, на козлика-вегетарьянца!) без объявления войны (концентрация у нас под носом войск ничего не значила) напала на нас на всем протяжении западных границ от Баренцева до Черного моря. На некоторых участках — я насторожился, пора было переходить к победным сводкам! — противнику, вчерашнему союзнику, удалось вклиниться в нашу территорию. Бои идут на заставах.

Лишь в конце, сам в это не веря, он сказал правду: «Наше дело правое. Враг будет разбит. Победа будет за нами».

А что же Берлин? И восстание немецкого пролетариата, который так нас любит? Почему медлит наша самая красная в мире Армия, излупившая всех подряд, — беляков, Антанту, поляков, китайцев, япошек, финнов? Где наш могучий краснозвездный воздушный флот? Почему колеблются и не наступают?

Отчетливо помню, что погода над городом испортилась сразу после важного правительственного сообщения.

Сколько стоила война, возникшая по желанию мудрого нашего правителя, хоть и не тогда, когда он планировал?

Никто этого не подсчитает.

Почти полвека титская власть использовала войну, сложившуюся столь кроваво. Десятки лет после нее народ позволял морочить себя баснями о титском миролюбии и нуждами так называемой обороны — так подействовал страх снова быть застигнутыми врасплох. Дохли от голода — но строили атомную бомбу. Жили в землянках — а изобретали водородную и раздувались от гордости, что преуспели лучше американцев. Вырастили еще два поколения без витаминов — но делали ракеты для доставки фугасов к цветущим городам. Жертвовали безопасностью энергоблоков на электростанциях, не вполне мирных, — и создавали крупнейший в мире атомный подводный флот. Жизнь была военизирована. Вся экономика стала военной. Мы покорно глотали химические отходы и твердили: Лишь бы не было войны.

Это обманутое терпение заставляло с ужасом думать о том, что случится, когда оно кончится. Какая кровь прольется?

Но терпение казалось неистощимо. Ужас Великой Отечественной не изглаживался из памяти. Отступали — теряли. А наступали? Чего стоили победные сводки, когда они, наконец, начались?

Победа!

Оркестры! Медь! Чайковский, Лядов, Ипполитов-Иванов…

Парад. Фанфары и барабаны. Маршалы в золотых погонах и бриллиантовых звездах. Войска на площади. Есть и ветераны, но, думаю, главным образом новобранцы из Московского гарнизона, измученные парадной муштрой. И спецслужбы. С новобранцами покойнее, на всякий случай, как бы чего не вышло, не спросили бы победители, какой ценой победа. Знамена и штандарты на мокром булыжнике. Кидали их усатые гвардейцы со слезами на глазах. Кидали — а думали о дружках закадычных, что не дошли, не дожили… Сосо глядел с трибуны, улыбки не позволял. Меня лишь раз подвели к нему: устал, возжелал подзарядки. Я стоял среди своры Пенсне, пересек ряды зрителей для этого вызова и а обратном пути увидел мальчишку, напомнившего внука. Не смог удержаться, взял его на руки, худенького, как воробышек, и с трепещущим сердчишком. Четыре года не держал на руках ребенка…