Пётр Межирицкий - Тоска по Лондону

Бесшумно отворилась дверь, в нее протиснулся маленький лысый толстяк с умными черными глазками. Он переступил порог, и дверь за ним плотно прикрылась, из чего я понял, что толстяк водворен для беседы. Он огляделся на дверь, скорчил гримасу и подмигнул — неплохое начало для знакомства в застенке, где улыбается лишь смерть. На толстяке был черный гольф, серый костюм, американские башмаки — не такая уж редкость в наше время. Но главное, конечно, перстень с могендовидом.

— Послушайте, — сказал он, — я читал ваши книги и знаю, что вы неглупы, хотя в избытке ума я вас, извините, обвинять тоже не стану — исключительно по результатам. Без обид, лады? Что это вы затеяли играть с шулерами — вы, карт в руках не державший? Обштопают ведь. А ставка уже не жизнь, это бы куда ни шло, ставка — смерть. Они как на духу в курсе ваших самоубийственных настроений. Без обид, лады? Говорю, что думаю. И состряпают вам такое, от чего волосы на всем теле дыбом встанут.

— Вы пришли с поручением попугать? — спросил я, тщательным произношением компенсируя дефицит зубов.

— Да бросьте! Думаете, если будете хорошо держаться, они к вам проникнутся? Времена рыцарства миновали.

— Значит, пора их возрождать. А почему вы говорите — они, они? Разве вы — не они? Без обид, лады? Говорю, что думаю.

Благодушие сошло с лица толстяка.

— А вы та еще заноза. Нет, я не они. Я консультант МИДа.

— МИД во Львове?! Вот почему консультантов МИДа терпеть не мог, чуяло мое сердце…

— Бросьте! — сказал он. — Мы же были знакомы…

— Не помню. Это не играет роли.

— А что играет роль, странный вы человек?

— Послушайте, вы же видите, как я плямкаю, уходите к чертовой матери, не вовлекайте меня в болтовню.

— Как вас не вовлекать, когда даже меня вовлекли? Да я до смерти себе не прощу, если не сумею…

— Не сумеете. Убирайтесь.

— Вы, оказывается, и в жизни такой, как в книгах, — занудный и принципиальный дидактик.

— Разве это жизнь? — ухмыльнулся я, но тут меня кольнуло: — Я дидактик в книгах? В каких это?

Ты-то знаешь, Эвент: единственная книга, в которой я дидактик, — это туалетная рукопись, еще и не книга. Как, и ты считаешь, что в этом чтиве много наставлений? Ведь подведение же итогов!

— Во всех! Вы не показываете факты, вы их навязываете.

— Факты навязчивы, — сказал я, успокаиваясь, — и неотступны. Но ваш любимый автор — если, конечно, есть у вас такой помимо Государственного Казначейства, — безусловно пишет иначе.

— Хотите меня обидеть, но я не обижусь, не в том вы положении, чтобы на вас обижаться…

— Это верно, я в положении, чтобы меня обижать.

— Я? Вас?

— Вы меня. Критикуете мой стиль в камере пыток. Вряд ли у меня будет возможность учесть вашу критику.

— Для того я и пришел, чтобы у вас появилась возможеость.

— Сколько это стоит? — Он развел руками и огляделся. — Вы и впрямь пришли мне помочь?

— Ну конечно, — с мукой нечистой совести простонал он.

— Тогда оставьте перочинный нож и уходите.

Начиная всхлипывать, он стал рыться в карманах, извлек ключи, лихорадочно отцепил от кольца ножик-брелок с полмизинца, и я понял, что эксперт-негоциант свершает деяние жизни, рискуя уже не только карьерой, но даже, быть может, счетом в банке. Также я понял, что их и такой вариант устроит. Они запугали беднягу описанием предстоящих мне процедур, и, протягивая мне этот пахнущий яблоком и наверняка тупой ножик, он действует не по инструкции. На что они и рассчитывают.

— Спасибо, — сказал я, — на пороге вы вернули мне веру в людей. Не надо, мы не должны делать этого и освобождать мерзавцев от ответственности. Я вспомнил, мы дерябнули с вами на приеме в обществе Знание, да? Идите с Богом.

Лицо его искривилось, он повернулся и стал неистово молотить в дверь, она открылась, закрылась, и из коридора донесся его вопль.

Нервишки стали у людей! Эдак и сам завопишь…

Деликатно стучу. Попить бы впрок.

Тишина. Выпровоживают посла.

Что ж, пора досказать себе недосказанные истории. Не из своей жизни, этого-то и стремлюсь избежать…

Однажды встретились в эмиграции старые камарады — школьный хулиган Гарик и я. Речь зашла о Кирюше Зубаровском, и Гарик удивился: «Обожди, разве ты не знал, что он покончил с собой? Повесился, не мог больше переносить наших матюков, мы ж его нарочно изводили. Я, правда, этим не злоупотреблял…»

Верно, Гарик не злоупотреблял. Подзуживал, и то мимоходом. И вообще, Гарику можно верить, он не трепло. Но я не принял на веру ни первого его утверждения, ни второго. Не повесился Кирюша. Думаю, выбросился со своего жуткого шестого этажа, окна как раз выходили во двор. И не потому, что наши обормоты довели его матюками, больно много они на себя берут.