Никколо Амманити - Да будет праздник

Странная безмятежность снизошла на Саверио. Он был спокоен. Он больше не сомневался.

Саверио поднес трубку к губам.

– Серена, выслушай меня как следует. Я тебя всегда любил. Я все испробовал, чтобы сделать тебя счастливой, но ты скверный человек и оскверняешь собой все, что тебя окружает.

Серена хрипло рычала в трубку, как одержимая:

– Как ты смеешь! Скажи мне, где ты! Я приеду и разукрашу тебе физиономию. Клянусь головой отца, я сделаю это, Саверио.

Предводитель Зверей Абаддона наполнил воздухом грудную клетку и твердым голосом сказал:

– Я не Саверио, я Мантос. – И повесил трубку.

– Какого дьявола ты здесь делаешь? Кто позволил тебе взять ножницы для птицы?

Не успел Зомби обернуться и понять, в чем дело, как его схватили за ухо и вытащили на середину площадки. Он заорал, пытаясь высвободиться. Краем глаза он сумел разглядеть Антонио, который вцепился в его ушную раковину.

Вены на шее у бригадира официантов вздулись, глаза налились кровью, и, брызгая слюной, он орал на Мердера и Сильвиетту:

– Эй! Эй! Вы двое, почему в форме официантов?

Зомби наконец вырвался и схватился за свое пылающее ухо.

– Вы, верно, ума лишились. Решили небось, что тут у нас деревенская пирушка. Ну, я вам вправлю мозги. – Антонио грубо ткнул в грудь Мердера: – Почему вы одеты официантами?

– Мы хотели помочь. Здесь особо нечего делать… – не слишком убежденно пролепетал Мердер.

Антонио придвинулся к нему нос к носу. Изо рта несло ментолом.

– Помочь? Думаете, мы тут играем? И в какую игру? “Тише едешь – дальше будешь – стоп”? “Чай-чай-выручай”? Вы такие молодцы, решили, что будете официантами? Вам бы только подурачиться, а я место потеряю. Не поняли еще, где мы находимся? Там официанты из Harry’s Bar, из Hotel de Russie, люди, кончавшие школу гостиничного дела, я отказал персоналу Caffè Greco. – Антонио весь посинел, ему пришлось прерваться, чтобы перевести дыхание. – Знаете что? Сейчас вы разденетесь и уйдете отсюда. Я не дам вам ни лиры, и этот засранец Саверио тоже уберется вместе с вами! Никогда не полагайся на родственников. Кстати, где этот су… – Тут Антонио потянулся рукой к шее, словно его укусил овод, вытащил что-то из кожи выше воротника и поднес к лицу.

На ладони лежал бумажный конус с булавкой на наконечнике.

– Какого… – только и успел сказать он, после чего глазные яблоки закатились, уступив место белой склере, рот застыл в кривой гримасе. Он отступил на шаг и как подкошенный рухнул наземь.

Звери в изумлении глядели на него, затем из-за куста показался Мантос с духовой трубкой в руках.

– Достал, а? А как он в школе меня доставал…

Мердер пожал шефу руку.

– Ты его сделал! Этот седарон просто бомба.

– Я же вам говорил. Молодец, Зомби, нашел ножницы.

– А этот? – Сильвиетта склонилась над телом Антонио. – Что с ним делать?

– Свяжем и заткнем ему рот. И спрячем где-нибудь.

Следуя за официантом в направлении Королевской виллы, Фабрицио Чиба ругал сам себя. Ему нельзя было терять время, надо было спешить на самолет, и от необходимости идти на разговор с Саса Кьятти он разнервничался. Какой абсурд, он общался с Сарваром Соуни, нобелевским лауреатом, не испытывая особых эмоций, а теперь по пути к какому-то жалкому Кьятти у него колотится сердце? Что делать, богатые и наделенные властью люди вселяли в него неуверенность.

Фабрицио вошел в здание и опешил. Он ожидал всего, что угодно, но только не минималистского дизайна. В большой гостиной – голые бетонные полы. В сложенном из необработанного камня камине потрескивает толстое бревно. Рядом четыре кресла семидесятых годов и стальной стол длиной с десяток метров, над которым висит старинный светильник. Две тоненькие фигурки Джакометти. В углу, словно позабытые там, тоскуют четыре яйца от Фонтаны, а на побеленных известкой стенах ползут трещинами квадраты Бурри [19].

– Сюда… – Официант указал на длинный коридор. Из коридора они вошли в кухню, облицованную майоликой в марокканском стиле. Из колонок Bang & Olufsen звучали романтические пассажи “Пианино” Майкла Наймана.

Внушительных размеров матрона с каре оттенка махагон орудовала у огня. В центре комнаты, вокруг стола из грубой древесины сидели, Сальваторе Кьятти, белокожая сильфида, дряхлый старик в изъеденной молью колониальной форме, монах и певица Ларита.

То, что было у них в тарелках, весьма походило на ригатони по-аматричански, щедро посыпанные тертым пекорино.