Уильям Тревор: Детская игра

— Можно сделать ремонт.

— Пойдем в «Сливки общества», возьмем по коктейлю. А сюда больше ни ногой.

— Но послушай, радость моя…

— Наша любовь уже не такая, как раньше. Помнишь, как мы танцевали в «Рубиновой гостиной»? Мы уже год как не были в «Огнях в ночи». И в «Гран-паласе» тоже…

— Ты же хотела гнездышко.

— По-моему, ты меня больше не любишь.

— Еще как люблю.

— Тогда объясни Эдвине, куда она может засунуть эту поганую старую комнатенку, и давай заживем в своем доме.

— Но дети, дети.

— Утопи пащенков в ведре. Презентуй их миссис Эдвине — я разрешаю. В стену зацементируй.

— Давай на пять минуточек ляжем…

— Не хочу сегодня ложиться. Не хочу на эту простыню.

— Ладно, не надо. Пошли выпьем по бутылочке бэбишама [1] Бэбишам — сладкий игристый алкогольный напиток. .

— Вот это хорошо.

Когда они оставались дома одни, было лучше всего. Такое часто случалось в середине дня, когда уборщица уходила, а мать Джерарда, недавно устроившаяся на неоплачиваемую общественную работу, еще не возвращалась. Они шастали по комнатам и всюду совали носы. Среди прочего интересного они обнаружили письма — одни от матери Джерарда к отцу Ребекки, другие наоборот. Стянутые резинкой, они лежали в плоской картонной коробочке в выдвижном ящике туалетного столика. Дважды, оказывается, любовная связь прерывалась. Дважды звучало прости-прощай, дважды за этим следовали признания в невозможности жить друг без друга. Они не могли ничего с собой поделать. Должны были встречаться.

— Да-а, — восхитилась Ребекка. — Пикантненько.

Воскресными вечерами после еженедельных визитов к двоим потерпевшим Джерард и Ребекка обменивались впечатлениями. Отец Джерарда готовил, стирал в машине, пылесосил, гладил рубашки, заправлял постель и полол клумбы. Мать Ребекки сидела в единственной комнате квартирки и вид имела довольно жалкий. Она подкреплялась орехами и шоколадом, не отрываясь от телевизора, и говорила, что нет смысла готовить на одну себя и что ей совершенно все равно. Свой край она держит, настаивала Ребеккина мать. «Видишь теперь, — доверительно говорила она, — почему я сказала, что не смогу о тебе заботиться? Совсем не потому, что ты мне не нужна. Ты — все, что у меня осталось. Кроме тебя, мне и жить-то незачем».

Ребекка видела отлично. В комнате матери уютом и не пахло. На тахте в углу под грязноватым розовым покрывалом бугрилась кое-как прибранная постель. Вещи, которые Ребекка помнила, хотя не знала тогда, что они именно мамины, — безделушки, чайный сервиз, две картины со средневековыми всадниками, настольная лампа, стулья, коврики на полу и, ни к селу ни к городу, гонг — увеличивали тесноту и без того тесного помещения. Губы у матери были накрашены небрежно. Одежда, которая в прошлом смотрелась очень даже ничего, теперь выглядела на ней обносками. Она наотрез отказалась от каких бы то ни было алиментов — чтобы держать свой край, утверждала она, надо стоять без костылей. Она устроилась работать в театральное кафе и без умолку говорила об актерах и актрисах, которым наливала кофе или чай. Все эти театральные дела — скука смертная, докладывала Ребекка воскресными вечерами. Раньше ей никогда не было с матерью скучно.

Отец Джерарда, всякий раз спешивший разобраться с домашними делами и поскорее заняться сыном, тоже стал теперь другим. Более серьезным. Он не рассиживал, как бывало, в гостиной, где все спотыкались о его вытянутые ноги. Знакомый мальчик однажды подучил Джерарда исподтишка развязать отцу шнурки и связать один ботинок с другим. Раньше отец не сердился, когда над ним подшучивали; в том, что это и теперь так, Джерард не был уверен.

— Она сказала, у нее было три выкидыша, — донесла Ребекка. — А я и не знала.

Джерард не очень хорошо понимал, что такое выкидыш, и Ребекка, понимавшая это лучше, но ненамного, объяснила, что это когда ребенок появляется слишком рано — склизкий комок, и только.

— А я вот думаю, может, меня усыновили, — поделился с ней размышлением Джерард.

В следующий выходной он спросил отца, и тот заверил его, что нет. Отец сказал, что мать не хотела рожать второго ребенка, но по его тону Джерард заключил, что она вообще не хотела детей.

— Я — ошибка, — заявил он, когда они с Ребеккой опять остались наедине.

Ребекка сказала, что, вероятно, так оно и есть. Он должен радоваться тому, что не выскочил склизким комком.

— Давай ты будешь детективом, — сказала она.