Михаил Чулаки - Во имя Мати, Дочи и Святой души

– Я тоже сказала, сладкая Свами, что как сестра готова и рада его любить всеми силами, но только хранить обет, – подхватила Клава, совсем ободренная.

– Всеми силами и всеми средствами, которыми снабдила тебя любящая Госпожа Божа, сестричка. А скажи, кто из сестер ему говорила, что у нее права его испробовать?

– В самом начале сестра Ира говорила. Ну я не помню всех слов, но похоже. А потом ты меня услала, сладкая Свами. Может, потом другая сестра говорила.

Клава вспомнила, зачем ее усылала Свами – и снова почувствовала свою силу. Почувствовала, что Свами теперь ее ценит и так просто не запорет на страх другим и в свое удовольствие.

– Хорошо, сестричка. Мое благословение пребудет над тобой. Иди во имя Мати, Дочи и Души святой. Но обет храни пуще дыхания, помни. И дай мне целование дочернее.

Клава старательно присосалась по очереди к сосцам воплощенной Мати Божи, покуралесила язычком – не испытав, увы, полного восторга и благоговения.

Но вышла успокоенная.

За дверью ее тотчас схватила крепкая ладонь. Не нужно гадать – чья.

– Пошли, Каля. Как обещала.

И не успев возразить слова, она уже оказалась в соседней комнате – почти такой же как у Свами: кровать, кресло, комод, икона. Только без телефона.

– Погоди, нельзя сейчас. Сейчас у нас общая радость вечерняя.

– Потом придешь?

Клава помнила о своей уловке и не боялась нарушить обет.

– Приду.

– Ну смотри. Иначе такие проценты наверну – за десять лет не расплатишься.

– Сказала – приду. Переждешь час или два, – ответила своевольно, уверенная, что имеет право на своеволие. Что он стерпит и переждет.

Общая радость вечерняя шла как всегда.

Мерцали лампады, пахло благовониями, Пели хором:

«Мати Дочу родила в День Счастливого Числа».

– Люди – белые обезьяны! – восклицалось. – Знают только жрачку и случку! Прочь, мерзость мира!

Работала любалка, сестры и братья открывали тайные мысли – обыкновенные.

Клава ждала, без особого раскаяния, но все-таки волнуясь, что кара настигнет Ирку – что запорют ее в полусмерть, да еще придется Клаве приложить свою ручку. Ну приложить-то и не трудно.

Но дошло уже до воплощения Дочи Божи – а Ирка заработала только десяток-другой любалок за мысль о том, что сестра Эмилия, бывшая доцентка, уже старая, толстая и Госпожа Божа такую вряд ли полюбит. Сестра Эмилия рвалась лечь вместо Ирки. Кричала, что сама навлекла на Ирку такие помыслы собственными несовершенствами, но Свами охладила пыл сестры Эмилии.

Клава гадала, кого же укажет сегодня Госпожа Божа через Свами, не очень верила, что выпадет ей, но скромно надеялась на воздаяние за свой подвиг дневной над Иваном Натальевичем.

Но Свами избрала сестру Соню.

Соня благополучно родилась без осложнений. Только, когда показалась под аркой рождающей, волосы ее волочились по полу, словно тормозили. Клава горячо целовала ее по-сестрински – поздравляла. Соня переносила свое счастье скромно, даже не выгнуло ее дугой, как недавно Клаву в таком же положении. И Свами не увела очередную Дочу Божу к себе, так что Соня с Клавой, держась за руки, побежали в свою светелку весталочью.

Клава вспоминала про Витька и смеялась про себя: переждет еще!

В весталочьей Соня посмотрела своим взглядом в пол-Свами силой и спросила:

– А почему не вокрестили нового брата обретенного?

Как это новость всем не известна?

– Свами решила его пока малым крестом вокрестить. И для радости общей не допустила.

– Сладкая Свами проникает насквозь, – отозвалась Ирка. – Не смирился он вовсе. Вавилон на плечах к нам принес. На куртке пятнистой.

– Свами лучше знает, Вавилон или нет! – отрезала Соня.

– Сладкая Свами всё знает. Поэтому я и сказала, что Свами ему отказала в вокрещении великом – за несмирение.

– Всё равно, расскажи завтра сама на радости утренней, как ты критикуешь саму Свами, чтобы мне грех недонесения на душу не брать.

– Я не критикую! Все слышали. И сама расскажу. Ты слышала, сестра Калера, что я не критикую?

Клаве захотелось дугой выгнуться – чтобы не вмешиваться в эту перепалку.

– Госпожа Божа рассудит, – увернулась она.

Лучше бы меньше разговоров. Скорей бы все уснули. И немножко беспробудней.

Они улеглись наконец рядом с Соней, забормотали старательно: «Госпожа Божа, помилуй мя!», накручивая до тысячи, тут же и боровки подползли со своими братскими целованиями обычными.

Наконец Клаве показалось, Соня дремлет, растворенная в молитвах и прилизанная своим Толиком. Очень вовремя забурлил живот, чем никого не удивишь при тесной жизни, так что часто, когда Клава с Соней засыпали, обнявшись, и не понять было, в чьем из прислоненных стенка к стенке животов происходит бурление. Забурлил живот, могла сквозь сон расслышать и Соня, а уж Валерик, ближайший снизу, точно. Клава поднялась и отправилась для нормального облегчения.