Она и вправду зашла в облегченную палату, потому что поднялся в ней внезапный страх перед поступком и потребовал выхода. Долго вымывала себя потом, чтобы Витёк не различил гасящего любовь запаха; так долго, что притащившийся сюда же горбун Григорий проворчал:
– Чего ты? Не достать самой? Дай помогу?
Клава приняла его братскую помощь для верности, и взлетела поспешно наверх, пока горбун задержался, занятый собой.
Толкнула дверь, готовая к засаде, но в комнате при слабом свете лампад увидела только Витька, валявшегося на кровати.
Да он спал, нахал!
Она подкралась и поцеловала его сверху – кто на кого десантом сбросился?!
– Чего ты копалась долго?
– Пока отрадовались.
– Даете вы!
Он сбросил одеяло.
Клаве он поверил и ждал ее совсем без предосторожностей. Но она не торопилась выскальзывать из плаща – путь обдерет ее как завернутую в фольгу шоколадку!
И он ободрал.
– Про ангелочка как ты говорил?
– Чего там… попасть в пупочек… попасть в пупочек…
Долгое ожидание бурно ожило в нем и он устремился к цели прямо – как лосось скачущий наперекор потоку.
Сначала он доверился силе чресл своих, руками же бродил по холмам. Потом и рукой спустился в долину.
– Да где у тебя?!
– Где у всех, – лукавила Клава, зная, что сумела устроиться не как все.
Он успешно входил в незакрывающиеся наружные ворота – и не находил дальнейшей заветной калиточки.
– А, черт… Да у тебя… Да ты припадочная!. . Ребята рассказывали…
Клаве сделалось обидно, что какие-то ребята уже встречали такой прием – и значит, какие-то девчата догадались до нее?!
Но больше всего ей сделалось жалко его – такого большого и беспомощного. И если самая жалейка ее была накрепко запечатана, то ведь можно принять его снаружи, на крылечке, правда? Наружные эти ворота тоже чего-то стоят! А есть еще ляжки, и упругие и нежные одновременно, которыми можно стиснуть желанного гостя и быстро-быстро кружить ему головку.
И Витёк перестал искать невозможного, руки вцепились в ее плечи, он впечатывался в нее весь – и она снова почувствовала себя вся одной жалейкой, созданной только для того, чтобы возжигать и гасить страсть.
Наконец словно расплавленный металл ударил струей туда же, куда сегодня днем харкнул отвратный дед своим бессильным заразным плевком.
И только этот жидкий металл смыл окончательно мерзкое послевкусие старичьей слюны. Только этот жидкий металл – не вода ванная – снова вернул ей любовь к себе, восстановил утраченную было честь – девичью, женскую, Божию.
– Но ты все равно припадочная, – выдохнул он облегченно. – И не думай, что счеты наши по нулям. Пока до целки твоей не докопаюсь, проценты идут и счетчик накручивается. Ну-ка повторить, штрафница Каля!
– Пока не докопаешься… не доберешься… не прорвешься… не прострочишь… – ей нравилось длить и длить обет, нанизывая близнецовые глаголы.
– Да говори: пока целку твою не прорву, как старый парашют! Только, когда парашют рвется, человеком меньше.
– Пока не раскроются для тебя невинные ложесна мои, и не раздвинешь ты целочку мою как занавесочку перед иконкой.
– Учат вас тут однако: еблю в молитву обращать! А молитву обратно в еблю. Нон-стоп с прихватом.
Клава улыбалась блаженно, зная, что Госпожа Божа довольна ею. И Витёк доволен. Его рука лежала покойно на ее мыске, а вторая бродила задумчиво по холмам.
И пусть у Ирки уже сиськи коровьи, и даже у самой Свами груди, как на картине в музее, перед которой все мальчишки хихикали, все равно Витёк любит маленькие, он сам сказал.
– И часто с тобой такие судороги?
– Какие?
– Ну эти, здесь, – он указал лениво пальцем.
– Откуда ж я знаю. Никто не пробовал до тебя.
Она была старшая, а он – маленький. Она всё сделала, как хотела, а он покорно принял игру.
– А другие припадки? Когда тебя всю гнет?
– Не. Недавно. Это Мати Божа меня испытывает.
– Да чего там – обыкновенный припадок. У нас одного комиссовали за такое. Только он еще язык прокусил.
Они помолчали.
И вдруг Клаве нестерпимо захотелось раскрыться Витьку: если уж не распахнулись для него невинные ложесна ее, то распахнуть свои мысли – самые-самые, которые она не пересказала даже Свами.
– А у меня сегодня другая судорога была! Пошли тут к одному деду противному, представляешь? Он меня на грудь к себе посадил, раздвинул всё и смотрит почти самым носом. И сам ругается про всех женщин. Ругается и смотрит, а потом еще и плюнул – меня чуть не стошнило. Только ты не бойся, я мылась долго и теперь не заразная после его харкотины. А тогда я ему на шею сползала и бедра сдвинула, пока он не посинел совсем и дышать перестал. Так свело, что я и потом раздвинулась не сразу.
Читать дальше
Конец ознакомительного отрывка
Купить книгу