Михаил Чулаки - Во имя Мати, Дочи и Святой души

– Так что же ты хочешь? Ты где живешь?

– С матерью в комнате.

– А жена?

– Ну вот еще! Не к спеху.

– Я бы тебя взяла, нам тоже охрана нужна. Вокрестись только сначала. У нас только семейно в корабле.

– Окреститься, конечно, хорошо, но еще и жить надо. Мне там платят три лимона.

А печатка всё лежит, и Свами словно забыла!

– Я тебе заплачу. Только зачем тебе столько? У нас в корабле всё общее: деньги и не нужны совсем.

– Ну, я не такой. Мне пройтись надо. Я после подвала засыпанного не могу долго под одной крышей.

– У нас по городу ладей много. Квартир. В одной поживешь, в другой. А фрукты и лимоны получать будешь по надобности.

– Договорились, богиня.

– Зови меня Свами. Сладкая Свами.

– Идет, Свами. Сладкая. Сейчас и начнем?

– Сегодня на ночь.

Свами там и не сняла его печатку с себя – отступила на шаг, и рука Витька повисла в воздухе. Он посмотрел на свою же руку в недоумении как на отдельное существо и сунул в карман пятнистой куртки.

– Возьми, сестричка Калерия, в автобус нового брата, – приказала Свами.

– Радуюсь и повинуюсь, сладкая Свами!

В автобусе они уселись рядом. Клава – к окну. Витёк как само собой разумеющее, наложил свою печать теперь и на нее. Пусть после Свами – все равно та уже большая и гладь на треугольничке у нее не своя, а бритая.

Клава испугалась такой мысли: ведь Госпожа Божа насквозь видит все мысли, и накажет за то, что Клава осмелилась подумать, что у Свами гладь на середке не своя…

Все-таки Клава хотела спросить:

«Чего ж у Свами так долго держал? Она же Мати, а не сестра».

Но не спросила: раз Свами попустила, значит правильно. Дела Свами не обсуждают. Ведь через нее сама Мати Божа являет волю Свою.

Робея, ввела Клава Витька в корабль. Теперь она оглядывала жилище Сестричества словно бы его глазами – и оно показалось ей убогим.

Витёк заглянул в спальню весталок, удивился:

– И вы здесь вповалку? Мы в казармах лучше спали – когда не в окопах. Где же я тебя трахать буду? Если вы здесь все в ряд, как шпроты, выложены, можно и промахнуться. Ну ладно, присмотрим хорошо оборудованную позицию.

Зато общее облегчение одобрил:

– Я тоже за открытое общество. Всегда встанешь, если нужно – хоть на Невском. Кому интересно – пожалуйста. И на войне с этим совсем просто.

Молельня позабавила:

– Бабьи святые – это здорово! Вот бы батюшка увидал, который у нас крестил полвзвода!

Клава никогда бы так не могла насмешничать и не хотела. Но Витьку было можно. Он – другой, и Госпожа Божа, конечно, ему простит в своей милости безбрежной. На то и простительница.

В молельне было почти пусто – только в дальнем углу усердствовали три сестры – клали поклоны, взывали к Госпоже Боже.

О новом брате, конечно, наслышаны все – вести в корабле разносятся, как огонь в сенном сарае – но усердные сестры как бы не обращали внимания на вошедших, зная об особой милости самой Свами. Хотя Витёк выделялся своем пятнистым комбинезоном как одинокий дуб на ромашковом лугу.

– Ты наверх посмотри! Она-Они всё видит!

Отвлекая Витька, Клава подошла к ларцу, стоящему у передней стены, который она приметила, когда вокрещали важную доцентку. Тогда именно отсюда Свами вынула синий флакон с маслом для пожара и покаяния.

После собственного пожара, жалейка у Клавы уже почти отпухла, но Клава помнила слова Свами: даже крошечный мизинчик не проскочит! Что и требовалось организовать. Клава быстро подмазала себе самое нежное место и поставила флакон обратно. Синенький-синий флакончик…

Мамусенька тоже вечно чем-то подмазывалась, не стесняясь Клавы, но скрываясь от папуси – видно, на роду написано бабам, сама Госпожа Божа так устроила, чтобы им колдовать над своими жалейками втайне от мужиков. Хотя мамусенька, как Клава поздно понимала, подмазывалась, чтобы облегчить папусе его мужское существование, а Клава теперь наколдовывала прямо наоборот. Она стерпит, она выдержит второй пожар, и Госпожа Божа ей, конечно же, поможет, но зато к ночи снова даже мизинчик в нее не проскочит. Тем меньше шансов у не мизинчика.

Пожар начался сразу – потому что попало масло на свежий еще ожог.

– Да, – восхищался Витёк, – значительная дама. Генерал-баба!

А Клава под плащом трепетала бедрами как бабочка крыльями – чтобы облегчить муки хотя бы легким дуновением.

– И тоже эти на досках – в плащах таких серебряных, как у тебя и ваших. Тоже, значит, голые под накидкой – такая, между прочим, от радиации дается, потому что лучи отражает. Нам бы такую веру выдали раньше, чтобы все бабы без трусов – вся армия бы пошла.