Александр Трапезников - Похождения проклятых

Осень в Новом Иерусалиме наступила раньше, чем в Москве. Желтые листья уже лежали на дорожках, а бордовые трепетали на ветках деревьев. Но теплота стояла необыкновенная. Даже ветерок был нежным и ласковым. И повсюду разливался покой, тишина и умиротворение…

…Блаженная Параскева Саровская еще не начала говорить, а государыня уже была бледна и почти близка к обмороку. Император же сохранял рассеянное спокойствие, смущенно оглядываясь: где бы присесть? Более всего тревожился за Алекс, поддерживая ее под руку. В келье была всего одна кровать и никаких стульев. Лицо у блаженной казалось чересчур хмурым, сумрачным, ничуть не просветленным, а напротив, будто грубо вырезанным из куска темного дерева, чуть склоненным набок.

— На пол, на пол садитесь! — сказала она. И добавила: — На дно, на дно самое.

Великие князья, три митрополита, игуменья и другие — все ожидали возле домика, у входа. Они не слышали того, о чем в течение двух часов говорила государю и государыне Параскева Ивановна. До этого матушка игуменья уже вручила Николаю Александровичу запечатанное мягким хлебом письмо от преподобного Серафима Саровского, на чье всероссийское прославление 20 июля 1903 года вся царская семья и приехала — к открытию его святых мощей. Царь успел прочесть. Он знал, что ждет его, династию, Россию, церковь. Два года назад о том же было записано и в рукописи монаха Авеля, которую вскрыли в Гатчинском дворце. Но вот и третье свидетельство, третье Откровение, уже живой провидицы, уже близкое — на расстоянии вытянутой руки. Нельзя было только подвергать Алекс такому испытанию… — подумал он, глядя на плачущую супругу. А ведь еще даже не рожден наследник…

Ему вдруг вспомнилось, как всего шесть с половиной месяцев назад, на Иордане у Зимнего дворца при салюте из пушек от Петропавловской крепости одно из орудий случайно оказалось заряжено картечью. Залп пришелся по окнам и по беседке, где находилось все духовенство и свита. Картечь просвистела совсем рядом, но — не чудо ли? — никого не задела. Только как топором срубило древко церковной хоругви над его головой. Хоругвь не упала, ее успел крепкой рукой подхватить протодиакон Новоторжский, и тотчас же могучим голосом запел: Спаси-и, Господи, люди Твоя-а… Пока все приходили в себя, он спросил ровным голосом:

— Кто командовал батареей?

Бросились выяснять. Офицер 11‑го гренадерского Фанагорийского генералиссимуса князя Суворова полка Дмитрий Карцев сам был напуган до смерти. Жалко было смотреть, он решил не наказывать его: да ведь и не пострадал никто! Кроме городового Романова, получившего самое легкое ранение в руку. Вот ведь как: Романова заряд задел, но не того, не вышли еще времена и сроки — далеко еще до 1918‑го года. А до тех пор бояться нечего. А уж там — тот крест, та жертва, которую возложит на него Господь… лишь бы спасти Россию.

Николай Александрович очнулся от тихого вскрика блаженной Параскевы, которая смотрела куда-то позади них и причитала:

— Царевен штыками! Царевен штыками, жиды проклятые!

И тотчас же вдруг другая картина совершенно ясно привиделась императору, словно пелена спала — или как в синематографе замелькало: не келья перед ним, а подвал с сырыми стенами, не Паша Саровская руку тянет, а какой-то черный и вертлявый, прячет пистолет за спину… И сразу же — грохот выстрелов, дым, крики, кровь, кровь всюду, на убийцах, на детях, но более всего — на высоком ужасном старике с длинной бородой и в круглой черной шляпе…

Николай Александрович смахнул прочь видение, перекрестившись. Услышал голос супруги:

— Я вам не верю, этого не может быть!

Чего больше было в этих словах: материнской муки, женской слабости, отчаяния, надежды, упования на Господа, на народ российский, на него, Николая? Бедная, бедная Алекс… Господи Боже, все в руцех Твоих, как выдержать это?!

Параскева Ивановна достала откуда-то с кровати кусок красной материи, протянула ей:

— Это вот твоему сынишке на штанишки, а когда он через год родится, тогда и поверишь тому, о чем говорила…

Хорошо Алексею, он-то тут бывал раньше, и, судя по всему, довольно часто, я же всего пару раз, да и то в далекой студенческой молодости, когда самостоятельно изучал историю православия в России. В университете такого курса не было. Давили истматом. Поэтому я совсем заблудился, запутался и вышел чуть ли не к берегам Красного моря, а то и к Египетским пирамидам. По крайней мере, передо мной лежали кирпичные кладки, истощенное русло реки с желто-красной глиной и горы строительного мусора. А за всем этим лежала песчаная местность с редкой растительностью. Все это, при развитом воображении, можно было бы принять за ту злосчастную пустыню, по которой пророк Моисей сорок лет водил изгнанных фараоном евреев. Вот тебе и почти морское дно, с разъявшимися водами, вот и горящий на солнце куст дикого шиповника. А вот и бетонная плита со скрижалями, оставленными неведомым мастером едкого народного слова.