Александр Трапезников - Похождения проклятых

— Приехали! — тронул меня за плечо Алексей.

— Уже Царьград?

— Пока еще Стамбул. Выходим.

От станции Ашукинской мы направились по проселочной дороге к деревеньке, которая разлеглась на холмистой местности в окружении тополей и берез. Уже наступили сумерки, и нам пришлось поплутать, прежде чем нашли нужный дом. Собака во дворе хрипло залаяла, но когда на крыльцо вышла хозяйка, пожилая женщина лет шестидесяти пяти, она угомонилась и залезла обратно в свою конуру. Алексей объяснил, что мы из Москвы, к ее отцу, от Сафоновой Агафьи Максимовны.

— Проходите в избу, — сказала женщина.

В горнице я конечно же ударился лбом о притолоку, поскольку мне всегда везет. Алексей стал разговаривать с хозяйкой.

— …а где же он? — доносилось до моего слуха, пока я с любопытством оглядывался. Прожив сорок лет в городе, меня интересовало все: и керосиновая лампа на столе, и остывшая печь, и деревянная самодельная мебель, и фотографии на стенах. На многих из них был тот самый благообразный старичок, только гораздо моложе. А на одном из пожелтевших снимков и вовсе юный и молодцеватый, перетянутый портупеей, со звездой на буденновке.

— …поди с неделю будет, как в больницу увезли, — отвечала тем временем женщина. — Совсем плох стал. А что же вы хотите, за девяносто с гаком. Удивляюсь еще, как папа столько прожил. А как трепало! Он ведь две войны прошел, финскую тож, в Смерше был, а потом и его посадили. Лагеря, ссылка… Потом в Загорске, на заводе. Там радиоактивные отходы закапывали. Хотели монахов потравить, что ли. Но ни к ним, ни к папе моему, Василию Пантелеевичу, чума эта не пристала. Только в последний год стал хворать, а так все здоровеньким бегал. В церковь в Софрино — за пятнадцать километров — туда и обратно, и ничего. А вы никак из газеты?

— Нет, мы из другой организации, — вмешался я. — Более серьезной. Ваш папа принимал участие в закрытии Свято-Данилова монастыря в тридцатые годы?

Алексей укоризненно посмотрел на меня, а женщина как-то сразу замкнулась.

— Об этом он мне ничего не рассказывал, — ответила она глухо, даже губы поджала. Потом все-таки добавила: — Но вы не первый об этом спрашиваете. Приезжали тут на неделе.

— Кто? — Алексей отодвинул меня в сторону. — Вы не волнуйтесь, мы просто историей занимаемся. Собираем воспоминания.

— Да мне-то что? Просто странно, что столько людей вдруг разом заинтересовались моим отцом. И именно тридцатыми годами, когда он служил в органах. Сначала приезжали двое вежливых, в костюмчиках и белых рубашках. Но глаза колючие, пытливые. Затем тоже двое, но наглых, грубых, бритых наголо. А глаза такие же, как и у тех. А вот сегодня утром еще один пожаловал. Вашего возраста. Этот веселый, загорелый, смешил меня, анекдоты рассказывал, ягодами какими-то угощал, даже вино оставил. Но тоже все про отца выпытывал. Про монастырь этот. Словно все вокруг с ума посходили. Жил-жил Василий Пантелеевич, никому до него никакого дела не было, а тут!

Я взглянул на стол, на котором стояла красивая бутылка вина и тарелка с бледно-зелеными оливками. Толкнул в бок Алексея.

— Не этими ли ягодами он вас угощал? — спросил я.

— Ну так.

— А бутылка-то мне знакома. Поди из Каны Галилейской. Наверное, он с собой целый ящик привез.

— Я как вошел, так сразу заметил, — шепнул мне Алексей. И продолжил, обращаясь к хозяйке: — Мне обязательно нужно переговорить с Василием Пантелеевичем. В какой он больнице?

— А у нас одна она. На станции Правда. В палате номер шесть. Только ему говорить-то трудно. Рак горла. Хотя вчера я у него была, он бодрился, даже шутить пробовал.

Алексей вытащил из кармана фотографию и показал ей.

— Тут ваш отец с двумя женщинами. Кто они, знаете где живут? Это очень важно.

Но хозяйка при виде снимка вновь замкнулась в себе.

— Да мало ли кто… — уклончиво ответила она. Хотя по лицу было ясно, что знает.

— И все-таки? — настаивал Алексей. — Может, припомните?

— Нет, — отрезала женщина.

Я приблизился к иконе в красном углу, пред которой теплился в лампадке огонек. Меня будто притянуло что-то помимо моей воли. Я отчетливо увидел на лике Богородицы две маленькие капельки крови. И ощутил легкое благоухание.

— Да, — произнесла женщина за моей спиной. — Уже несколько дней, как икона плачет.

…Князья Шуйские и другие бояре видели, что власть стремительно уплывает из их рук, приходит конец бесчинствам и смуте, жестокому буйству и крамоле, — нарождается новая сила — неведомая и грозная, беспощадная к поругателям державы: отрок царственный, чью мать-правительницу Елену они извели, а духовного наставника митрополита Даниила низвергли и заточили в Иосифов монастырь. В тот день, 16 января 1547 года, князь Иван Михайлович Шуйский спешил в Москву, чтобы сойтись с заговорщиками. Юный Иоанн IV Васильевич, лишь только исполнилось ему 17 лет, объявил новому митрополиту Макарию и всем боярам свою волю: венчаться на царство и вступить в брак. Надо успеть помешать этому. А ведь невест в Первопрестольную свозили со всех краев земли Русской, самых красивых и благородных. Иоанн выбрал благочестивую и смиренную девицу Анастасию Романову, дочь вдовы Захарьиной. Приглянулась ему и добротой души, и ясным обликом, и сердечным милосердием, и умом основательным.