Хлоя Бенджамин - Бессмертники

— Я не хотела его предавать, — прошептала Клара.

— Вот как? А нас предать было можно? — Дэниэл указал взглядом на Варю: — Ви всю свою жизнь отложила на потом. Думаешь, ей хорошо здесь? В двадцать пять лет жить с мамой?

— Сдаётся мне, это её устраивает. Всё-таки она перестраховщица. Мне кажется иногда, — продолжала она, обращаясь к Варе, — что тебе так спокойней.

— Да пошла ты! — вспылила Варя. — Ты не представляешь, как мне дались эти четыре года. Ты не понимаешь, что такое ответственность, чувство долга. И возможно, не поймёшь никогда.

Если Дэниэл раздался в плечах, то Варя, напротив, словно скукожилась. Уйдя из аспирантуры, она переехала к Герти и устроилась секретарём в фармацевтическую компанию. Однажды вечером Клара застала Варю у постели матери. Герти обнимала её, а Варя рыдала, плечи её вздрагивали. Клара смущённо попятилась. Материнская ласка и поддержка достаются Варе — она заслужила.

Дни трепета Герти провела в тумане отчаяния. После смерти Шауля она сказала себе: второго раза я не выдержу. Не под силу ей снова отвечать за последствия любви — и она оттолкнула от себя Саймона, не дожидаясь, пока он сам порвёт с ней окончательно. «Можешь не возвращаться».

Он не вернулся. И не вернётся уже никогда.

— Три книги открываются на небесах в Рош а-Шана, — вещал рабби Хаим в первую ночь Дней трепета. — Книга законченных грешников, книга совершенных праведников и книга «средних». Нечестивцев записывают в книгу смерти, праведников — в книгу жизни, а судьба «средних» решается лишь в Йом-Кипур, и, что греха таить, — добавляет он, и слушатели улыбаются, — «средние» — это большинство из нас.

Герти не могла заставить себя улыбнуться. Она знала, что грешна. Молись, не молись, ничего не изменишь. «Всё равно надо стараться», — убеждал её рабби Хаим, когда она зашла поговорить с ним наедине. Глаза смотрят ласково сквозь очки, мягкая борода. Герти вспомнила его семью — молчаливую покорную жену, трёх крепких сыновей — и на миг возненавидела его.

Ненависть — тоже грех.

Рабби Хаим положил ей руку на плечо:

— Никто из нас не свободен от греха, Герти. Но Бог никого не оставляет.

Так где же он, Бог? После смерти Шауля Герти с новой силой уверовала в Третий Храм, предалась вере горячо, влюблённо, даже на курсы иврита записалась. Слёз она пролила столько, что самому Гудзону впору выйти из берегов, — но где же перемены, где прощение? Бог оставался недосягаем, как солнце.

На Йом-Кипур Герти приснилась Греция. В Греции она не была никогда, знала её лишь по журнальным фотографиям в приёмной у зубного врача. Снилось ей, будто она стоит на обрыве, а в руках два глиняных горшка. В одном — прах мужа, в другом — сына. Вдали синеют купола храмов, на склонах гор белеют домики, словно призрачный рай. Развеяв над морем пепел, она ощутила безоглядную свободу — безмерное одиночество, такое пьянящее, что тянуло броситься вниз, в пучину.

Проснулась она с чувством омерзения: как же она не похоронила Саймона и Шауля по еврейскому обычаю? И эта тяга к воде, и жалость к себе — до чего отвратительно!

Ночная рубашка пропотела насквозь. Герти завернулась в розовый халат и встала на колени у изножья кровати.

— Ах, Саймон! Прости меня, — шептала она; колени дрожали. За окном светало, и Герти оплакивала солнце, оплакивала все восходы, которых Саймон, свет души ее, уже не увидит. — Прости меня, Саймон. Это всё я, я виновата. Прости меня, сыночек.

Легче ей не стало и уже не станет никогда. Но косые лучи солнца пробивались в окно спальни, пригревали спину На Ривингтон-стрит сигналили такси, оживали магазины.

Герти, пошатываясь, зашла в гостиную, где уснули дети — для неё они всегда будут детьми. Клара свернулась клубочком на диване рядом с Варей, Дэниэл прикорнул в любимом кресле Шауля, свесив с подлокотника длинные ноги. Вернувшись в спальню, Герти застелила постель, а подушку Шауля взбивала, пока та не стала мягкой как пух. Надела тёмное шерстяное платье, телесного цвета чулки, чёрные туфли на высоком каблуке — в них она всегда ходила на работу. Припудрила лицо, накрутила волосы на горячие бигуди. Когда она зашла на кухню, Варя уже готовила кофе.

Варя изумлённо вскинула глаза:

— Мама!

— Сегодня вторник, — сказала Герти хриплым голосом, будто заржавевшим от долгого молчания. — Пора на работу.

Контора: звяканье ключей, гул кондиционера. В 1982-м у Герти уже был компьютер, чудесный серый исполин, послушный её воле.

— Ладно, — проговорила с запинкой Варя. — Хорошо. Отправим тебя на работу.