Хлоя Бенджамин - Бессмертники

Варя выключает в кабинете свет, и лицо Люка остаётся в полумраке, подсвеченное лишь люминесцентными лампами из коридора. Он уязвлён.

— Я угощаю, — добавляет он. — В благодарность.

Позже Варя станет спрашивать себя, почему она всё-таки согласилась, когда всё в душе восставало, и к чему бы привёл отказ. Что её заставило — неспокойная совесть, усталость? Чувство вины вконец её изнурило, отступало оно только во время работы, да ещё когда она мыла руки, подставив их под струю горячей воды, так что едва можно терпеть и кажется, будто это уже не вода, а то ли огонь, то ли лёд. Отступало оно и перед чувством голода, а голодала Варя часто. Порой от голода в теле появлялась небывалая лёгкость — ещё чуть-чуть, и отлетишь в небеса, к братьям и Кларе. В тот раз она тоже была голодна и в итоге почему-то пошла, почему-то согласилась.

Они сидят в погребке на Грант-авеню за бутылкой каберне из местного винограда, выращенного в семи милях к югу отсюда, и вино сразу же ударяет Варе в голову. Она вдруг вспоминает, как давно не ела, но в ресторанах она не ест никогда, вот и сейчас цедит вино и слушает рассказ Люка о его детстве, о родительской вишневой ферме в округе Дор, штат Висконсин: весь округ — это участок береговой линии озера Мичиган и близлежащие острова. Когда-то земля, как округ Марин, принадлежала индейцам — в Марине это были мивоки, здесь потаватоми, — а потом пришли европейцы, распахали её, вырубили леса. Люк рассказывает об известняках и песчаных дюнах, о разлапистых канадских елях, о том, как поздней осенью земля одевается чудным золотистым покрывалом из березовых листьев.

Постоянного населения в округе меньше тридцати тысяч, но в разгар туристического сезона, летом и ранней осенью, оно вырастает вдесятеро. В июле на ферме кипит работа: надо скорей собрать вишни, засушить, заморозить, закатать в банки — настоящая вишнёвая лихорадка. Вишни у них на ферме трёх сортов, и когда Люк был маленьким, каждому в семье поручали один сорт. Отец Люка собирал балатон — крупные сочные ягоды. Люк, младший, вместе с матерью срывал вишни монморанси, с прозрачной жёлтой мякотью. Брату Люка доставалась черешня, плотная, чёрная, самая драгоценная из всех.

Варя слушает Люка, а мысли где-то далеко, перед глазами вишни — жёлтые, чёрные, красные, в лёгкой дымке, будто во сне. Люк показывает Варе семейное фото на экране телефона. Ранняя осень, деревья в горчично-сиреневом мареве. У обоих родителей Люка густые пшеничные волосы, как у Люка, только ещё светлее; брат-подросток, прыщавый, зато с лучистой улыбкой (Эшер, так его зовут), обнял Люка за плечи. Люку на снимке лет шесть, не больше. Он крепко прижался к Эшеру, а улыбка до ушей, почти гримаса.

— А у вас? — спрашивает он, пряча телефон обратно в карман. — Кто ваши родные?

— Брат был врачом, как я уже говорила. Младший брат был танцором. А сестра — фокусником-иллюзионистом.

— Ничего себе! Кроликов доставала из шляпы?

— А вот и нет. — В погребке полумрак, и Варя не видит ничего, что бы её беспокоило. — Она была мастером карточных фокусов, а ещё умела читать мысли; её партнёр брал у кого-то из зала предмет — шляпу, кошелёк, — а она отгадывала, без подсказок, стоя лицом к стене, с завязанными глазами.

— А сейчас они чем заняты? — спрашивает Люк, и Варя подскакивает. — Простите меня, — извиняется Люк. — Просто вы говорили в прошедшем времени. И я решил, что они…

— На пенсии? — Варя качает головой: — Нет, они умерли. — И, сама не зная почему, продолжает рассказ; может быть, потому что Люк скоро уедет и чувствуешь странную свободу, рассказывая кому-то о том, чем делилась только с психотерапевтом. — Мой младший брат умер от СПИДа, ему было двадцать. Сестра покончила с собой. Сейчас, задним числом, я думаю, не было ли у неё биполярного расстройства или шизофрении, но теперь уже ничем не поможешь. — Осушив бокал, Варя наливает второй. Пьёт она редко и от вина расслабляется, глупеет, становится болтливой. — А Дэниэл ввязался в нехорошую историю. Его застрелили.

Люк притих, смотрит на неё во все глаза, и Варю пронзает нелепый страх: вдруг он сейчас схватит её за руку? Но никто её за руку не хватает — с чего бы? — и Варя переводит дух.

— Простите меня, пожалуйста, — просит Люк. — Потому вы и посвятили себя этой работе? — Варя молчит, и Люк продолжает, сперва неуверенно, затем горячо, убеждённо: — Современные лекарства, будь они доступны тогда, спасли бы жизнь вашему брату. А генетические анализы помогли бы выявлять склонность к душевным болезням, даже ставить диагнозы. Это могло бы спасти Клару, верно?