Хлоя Бенджамин - Бессмертники

Для некоторых из Вариных подруг задержки были как гром среди ясного неба, но Варя мгновенно всё поняла: однажды утром она проснулась другим человеком. За три дня до того она спала с профессором на узкой койке в его квартире в студгородке; когда он спрятал лицо у неё между ног и задвигал языком, Варя впервые в жизни испытала оргазм. Вскоре он стал с ней холодно-вежлив, затем связь их прервалась. Теперь она представляла зародыш у себя внутри и думала: ты меня уничтожишь. Подкосишь навсегда. Весь мир сделаешь таким ярким, таким живым, что ни на секунду больше я не смогу забыть свою боль. Варю всегда страшили сбои — всё, чем нельзя управлять; нет, лучше симметрия, надёжная и безопасная. Когда она записалась на аборт в медицинский центр на Бликер-стрит, сбой на её глазах исчез, словно скрылся за дверями лифта, будто его и не было.

Другие говорят о блаженстве, что приносит секс, о сложной, многоцветной радости материнства, но Варя не знает большей радости, чем облегчение — облегчение, когда уходят страхи. Но даже эта радость всегда кратковременна, только буйный порыв, мимолётная вспышка — и чего я боялась? Однако мало-помалу уверенность покидает её, закрадываются сомнения, и нужно ещё раз заглянуть в зеркало заднего вида, сбегать в душ, протереть дверную ручку Варя достаточно прошла психотерапии, чтобы понимать: она себя обманывает. Она знает, что её вера — вера в действенность ритуалов, в то, что силой мысли можно повлиять на исход события, отвести беду, — не что иное, как магическое мышление: может, и выдумка, зато помогает выжить. И всё же, и всё же: разве это обман, если в него веришь? В глубине души Варя и не надеется на выздоровление, потому что в иные дни и вовсе не считает своё состояние болезнью. В иные дни она и вправду верит, что сила мысли способна изменить будущее.

В мае 2007-го, через полгода после смерти Дэниэла, Майра позвонила Варе в слезах.

— Эдди О’Донохью признали невиновным, — сказала она. — После внутреннего расследования его дело закрыли.

Варя не плакала; злоба поселилась внутри неё, как зародыш. Она больше не верила, что Дэниэла убила пуля — вошла в бедро, задев бедренную артерию, и он истёк кровью, не прошло и десяти минут. Его смерть говорила не о сбое в организме, а о грозной силе, силе человеческой мысли. О том, что у мысли есть крылья.

В пятницу утром, по пути на работу, Варя съезжает на обочину в парке и остаётся сидеть в машине, уткнувшись лбом в руль. Она думает о Люке. Последние два дня они встречались в семь тридцать в лаборатории и вместе шли в виварий. Там он ей помогал — взвешивал гранулы корма, таскал тяжёлые клетки на мойку, — и животные к нему привязались. В среду он затеял игру с одним из старших самцов, Гасом, красавцем-резусом с огненно-рыжим мехом и столь же огненным темпераментом. Гас подходил к решётке и выставлял брюхо — мол, почеши! А потом либо отскакивал назад, чтобы подразнить Люка, — а тот смеялся и подыгрывал, — либо сидел до упора, и Люк почёсывал его оранжево-розовое брюхо, а Гас причмокивал от удовольствия.

Когда Варя подивилась его умению ладить с животными и желанию помогать, Люк на это ответил, что вырос на ферме, к животным и к физическому труду привык с детства, да и редактор в «Кроникл» именно такую задачу ему поставил: показать повседневную жизнь института, чтобы учёные вышли живыми людьми, да и обезьяны — личностями. В четверг, за обедом в кабинете — Варя ест брокколи и чёрную фасоль из пластикового контейнера, а Люк уплетает куриный рулет из институтского кафе, — Люк спрашивает её, считает ли она обезьян личностями и не больно ли ей видеть их в клетках. Спроси он об этом в понедельник, она бы насторожилась, но все эти дни с ним было так легко — ни стычек, ни резких суждений с его стороны, — что к четвергу она совсем успокоилась и смогла дать честный ответ.

До того как её пригласили в Институт Дрейка, ей не приходилось иметь дело с такими крупными животными. Обезьяны — существа из плоти и крови, их невозможно не замечать: они покрыты шерстью, визжат и пахнут, болеют диабетом и эндометриозом. Соски у них выпуклые и розовые, как жвачка, а лица до боли выразительные, и если смотришь им в глаза, то кажется, будто видишь их насквозь. Они не безликие единицы, не безвольные объекты исследования, а полноправные его участники. Варя старается их не очеловечивать, и всё же в первые годы работы ей чудилось что-то бесконечно родное в их чертах, особенно во взгляде. Когда они, сгрудившись вместе, смотрели на неё бездонными глазами, ей казалось, будто это переодетые люди глядят сквозь прорези в масках.