Хлоя Бенджамин - Бессмертники

— Тогда случится какое-нибудь несчастье, — сказала она.

Когда всё началось? Она с детства была мнительной, а после похода к гадалке на Эстер-стрит что-то в ней надломилось. Сидя у ришики в квартире, Варя не сомневалась, что имеет дело с мошенницей, но когда вернулась домой, пророчество проникло ей в душу, словно вирус. И точно так же подействовало оно на остальных — Варя видела это по одиноким пробежкам Саймона, по вспышкам гнева у Дэниэла, по тому, как постепенно отдалялась от них Клара, уходила в свой мир.

Возможно, они всегда такими и были. Или стали бы, несмотря ни на что. Но нет, Варя разглядела бы в них эти черты ещё в зародыше. Она бы знала.

В тринадцать с половиной Варе пришло в голову, что если не наступать на трещины на асфальте, то Кларино пророчество не сбудется. В день рождения, когда Варе исполнилось четырнадцать, она решила во что бы то ни стало задуть сразу все свечи на торте, а если не задуть, то с Саймоном случится беда. Три свечи остались гореть, и восьмилетний Саймон их погасил. Варя раскричалась; со стороны это выглядело капризом — ну и пусть. Страшнее было то, что Саймон помешал ей его уберечь.

Когда Варе поставили диагноз, ей было уже тридцать. В наши дни на каждом ребёнке висит аббревиатура, объясняющая, что с ним не так, но в годы Вариной юности навязчивости были её тайной бедой. Они обострились после смерти Саймона, но обратиться к психотерапевту ей пришло в голову только в аспирантуре. Он-то и произнёс слова «обсессивно-компульсивное расстройство», а до этого Варя всерьёз не думала, что есть название для постоянного мытья рук, чистки зубов, боязни общественных уборных, прачечных, больниц, рукопожатий, страха касаться дверных ручек, сидений в метро, для всех ритуалов, что защищали её час за часом, день за днём, месяц за месяцем, год за годом.

Много лет спустя уже другой психотерапевт, женщина, спросила её: чего вы на самом деле боитесь? Варя вначале растерялась, не потому что не знала своих страхов, а потому что проще было перечислить, чего она не боится.

— Ну, приведите примеры, — попросила психотерапевт, и Варя в тот же вечер составила список. Она боится рака. Изменений климата. Попасть в аварию. Стать виновницей аварии. (Было время, когда Варя так боялась сбить велосипедиста при повороте направо, что провожала каждого велосипедиста квартал за кварталом, чтобы убедиться, что тот жив-здоров.) Убийц. Авиакатастроф — это же настоящий злой рок! Людей с лейкопластырями. СПИДа — а если точно, то всех на свете вирусов, бактерий, инфекций. Заразить кого-то. Боится грязи, пятен на белье, выделений. Аптек. Клещей, клопов, вшей. Химикатов. Бездомных. Толпы. Неопределённости, риска, неизвестности. Ответственности и вины. Даже своих мыслей она боится. Боится их силы, влияния на её жизнь.

На следующем сеансе Варя прочла список вслух. Выслушав её, психотерапевт откинулась на спинку кресла.

— Ясно, — сказала она. — Но чего вы на самом деле боитесь?

Варя засмеялась: что за наивный вопрос! Конечно же, утрат. Боится лишиться жизни, потерять близких.

— Но вы через это уже прошли, — возразила психотерапевт. — Вы потеряли отца, сестру, обоих братьев — пережили больше утрат, чем многие ваши сверстники. Но выдержали, и вот стоите передо мной — точнее, сидите, — добавила она, с улыбкой взглянув на кушетку, где сидела Варя.

Да, Варя выдержала и вот сидела, но не в этом суть. Вместе с каждым умершим она потеряла часть себя. Будто смотришь, как в домах постепенно гаснет свет — сначала в одних окнах, потом в других. Утрачивается храбрость — храбрость в чувствах, — уходят страсти. Варя знает цену одиночества, но ещё выше цена потерь.

До поры до времени Варя этого не понимала. В двадцать семь лет она слушала в аспирантуре лекции по физике. Читал их приглашённый профессор из Эдинбурга, бывший однокурсник Питера Хиггса.

— Многие не верят доктору Хиггсу, — рассказывал он Варе. — Но они заблуждаются.

Они ужинали в итальянском ресторане в центре города. Профессор говорил, что доктор Хиггс предсказал существование частицы, так называемого бозона Хиггса, который наделяет массой другие частицы. Он утверждал, что эта частица, пусть никто ее никогда не видел, может быть ключом к познанию Вселенной, стержнем всей современной физики. По его мнению, она свидетельствует о том, что в основе мира лежит симметрия, но всё самое удивительное в нём — в том числе и люди, — по сути, аномалия, сбой, результат кратковременного нарушения симметрии.