Джеймс Миченер: Роман

Теперь, когда я вижу эти ели, господствующие над дорогой, как семь королев в голубых платьях, я думаю о том дне, когда толстая Фрида — женщина, лишенная физической грации, прокричала: «Герман, мы посадим их просто для красоты». Она понимала красоту и знала, что маленькие деревца, на которые вовремя не обратили внимания, когда-нибудь превратятся в величавых красавиц, радующих глаз.

Герман тоже понимал красоту, но его внимание приковал другой уголок его владений, где покоились пять огромных камней, валунов-гигантов, что появились здесь сорок тысяч лет назад, когда ледник дошел не только до Канады, но покрыл и большую часть сегодняшней Пенсильвании. Морены (так называются эти гигантские булыжники) были южной границей великого ледникового панциря, полностью покрывшего территорию, на которой сегодня расположены такие штаты, как Вермонт, Нью-Хэмпшир и Нью-Йорк. Это были красивые камни, и Герман любил их с детства — так же, как и все его предки с начала XVIII века. Но его любовь проявилась довольно необычно: он скосил всю зелень, окружающую камни, и превратил это необычное место в сад камней.

Он сделал даже больше. Между полями, примыкавшими к дому, и камнями был маленький пруд, питавшийся весенними водами; на берегу его он соорудил небольшую беседку, которую окрестили в округе «Уголком Германа». Его соседи устраивали там пикники. А Герман приходил туда один. На исходе дня он любил посидеть в своем бельведере и полюбоваться на птиц, слетающихся на водопой к его прудику, и на огромные величественные камни. Подобно своей жене с ее привязанностью к елям, Герман прикипел сердцем к этой части своих владений и превратил ее в гигантский сад. Он тоже любил и понимал красоту.

Герман очень помогал мне в моей работе, настаивая, чтобы я никогда не использовал то, что он с насмешкой называл «бредни о нас, немцах». Когда-то, еще в начале нашего сотрудничества, я спросил его, что он имеет в виду. В ответ он фыркнул: «Эти юмористы, что живут за Ланкастером и что не знают ни слова по немецки, придумывают о нас анекдоты, чтобы потешать туристов. Никогда ни один немец не мог сказать ничего подобного».

Уже спустя годы я составил список того, что мы оба называли «нельзялки». Возглавляло список несомненно забавное объявление на двери дома амишей, которым вера запрещала иметь электрические звонки: «Кнопка не звонит. Попробуйте достучаться». Когда Герман убеждал меня, что по правде этого никогда не было, я возражал: «Но ведь могло быть».

Такими же бреднями он считал байку о том, какое выражение употребила немецкая девочка, чтобы сказать, что отпуск королевы Елизаветы закончен: «Ее отсутствие можно считать целиком завершенным». Герман был против, если я использовал подобные казусы. А мне думается, что это все равно что отказаться от чего-либо, без чего не представляешь себе жизнь, вроде как поставить перед выбором фермера из анекдота, имеющего жену и любовницу, о котором говорят: «Он держит Рейчел, чтобы было кому приготовить обед, а Бекки — просто для красоты». Герману претило выражение, которым часто украшают глиняные плошки ланкастерские гончары: «Мы так быстро стареем, но так поздно умнеем». А еще Герман считал, что, чтобы человек что-то понял, достаточно сказать один раз, и нет ничего хорошего, когда родители постоянно твердят своему чаду: «Не забудь вымыть руки перед едой!»

Я как-то рассказал ему об изречении, которое слышал от моего дяди: «Все тороги короши, но требуется снать всех их досконально». Мне представлялось, что действительно к истине ведут разные дороги, но он отверг мои искания как ложный путь: «Эти поиски истощают силы, и только».

Его запреты не могли ограничить меня в стараниях передать колорит языка моего детства, так как я имел в своем распоряжении уйму определенных слов, оригинально использовавшихся в моей семье. Например, слово «делать» было универсальным и использовалось во многих выражениях, таких, как «Сделай дверь закрытой» или даже «Дождь делает как из ведра». Слово «всё» постоянно напоминает мне, что родители употребляли его бесконечно: «С хлебом — всё, сейчас буду печь новый».

Начальный звук «дж» они произносили как «ч» — «джем», «джокер», «джунгли» превращались у них в «чем», «чокер», «чунгли». Подобным же образом искажались у них слова, где была буква «г». «Чермания» — так звучало название их прародины на их английском.

Выражение «уже как-то» или «единожды» заменяло слово «однажды», а знаком одобрения был эпитет «зергудный», например: «Он зергудный ребенок». В моей семье бытовала короткая фраза: «Это делает меня удивленным», и, хотя мы далеко не всегда звук «в» произносили как «ф», бывало, мы говорили «феник» вместо «веник», а «ворс» у нас становился «форсом». «Друголюбивый» — это употребляемое нами прилагательное имело какую-то особую, труднообъяснимую словами окраску и обозначало человека, которому до всего есть дело. Да и вообще, мы многие английские слова произносили по-особому, так, как только нам, немцам, свойственно.