Арсений Несмелов - Литературное наследие

Бросало в ночь. Бросало в зал из зала.
В дурман объятий танца и вина.
И маленькая женщина сказала:
“Я так устала, так утомлена!”

Уже вдвоем вы мчались в холод черный,
В протяжных тусклых окликах гудка,
И фонари, как огненные зерна,
Навстречу вам неслись издалека.

О, нежность! Огнеликие потери
Невозвратимой. Поцелуй — колюч.
И вот бесшумно отворяет двери
Друг всех беспутных, ты, —
французский ключ!

Тепло жилья и первое объятье,
И грозно зазвеневшая душа.
Ты сбрасываешь золотое платье,
Ты смело говоришь: “Я хороша!”

И падают колючие минуты,
Как капли зноя в скошенный ковыль,
А за окном, где стынет холод лютый,
Уже гудком хрипит автомобиль.

Шоффер продрог. Тревожный,
троекратный
Условный рев зовет из темноты.
Ты отмечаешь кротко: “Ты —
развратный!”
Он просто отвечает: “Как и ты!”

Летящий путь. Уже вооруженный
Спокойствием, он думает, дрожа:
“Весь город спит. Храпят в перинах жены,
И рядом с ними честно спят мужья…

Пусть спят! Зато у них спокойна совесть,
А ты всегда на шатком острие…”
…И полусонно вспоминает повесть
О бедном кавалере де Гриэ.

И сегодня, как раньше,
Струнной россыпи в лад,
Пел и плакал над банджо
Желтолицый мулат.

Стон на стон отвечал. Стон
Умолял о любви!
И запенился чарлстон
Золотой, как “аи”.

И под посвист матросский,
Под вопивший гавот,
Вздрогнул лаковым лоском
Обнаженный живот.

Застонал и затопал
Зал от ног и от губ,
И картечью синкопы
Вылетали из труб.

И маэстро просунул
В их летящий обвал
Чернокожей плясуньи
Красногубый оскал.

И в приказе и зове,
Над эбеном щеки,
Завращались бесовьи
Неживые белки.

Чую, бледен и робок,
Дрожь от бедер до плеч:
О закате Европы
Торопливая речь!

Над усталой зевотой
Отмирающих лет, —
Панихида гавота
И щелчки кастаньет!

Я не зову ее любимой,
Но иногда, могу ль сказать,
Бывают мне необходимы
Ее зеленые глаза.

Прозрачность в них почти морская
И холодок, как лезвие,
Когда, ресницы опуская,
Мой взгляд, как шпагу, отобьет.

И вновь подымет их, и снова
Идет опасная игра…
Так развлекался Казанова,
А я прошу лишь coup de grace,

Последний взгляд — удар последний,
Зрачка отточенный визит,
Что через вымыслы и бредни
Мне сердце насмерть поразит!

О, поединок бессловесный,
Не замечаемый никем…
Не защищайся, враг чудесный,
Я отступаю в па-ни-ке!

Чтоб закричать прошедшей мимо,
Чтоб удержать ее, сказав,
Что мне, как жизнь, необходимы
Ее зеленые глаза.

Если пьяной ночи вьюга
Обескрылит, как нужда, —
Обопрись на руку друга
И по городу блуждай.

В незнакомые кварталы
Дальних улиц загляни,
Где предместье начертало
Фабрик красные огни.

Где над ними зарев розы,
Где прохожий хмур и строг,
Где нежданно паровозы
Вылетают из-под ног…

И негаданно, внезапно,
Словно рознят тайный круг,
Ты услышишь новый запах,
Новый шелест, новый звук!

Эти зоркие мгновенья,
Этот штиль, зовущий шквал, —
Приближеньем вдохновенья
Федор Тютчев называл.

Лишь ночь — таким он мнится нам,
Прелестной милой крошкой…
Он не по дням, а по часам
Растет и… шмыг в окошко.
И утром он уж паренек,
А в полдень — нос в газеты:
— А ну-ка, что в гирляндах строк
Поют о нас поэты?

И вот — свершеннолетний он,
Он — Год. Он — Тридцать Первый,
В дела да в случаи влюблен,
Начнет трепать нам нервы,
Опять в заботы погрузит,
Опять нас бросит в стужу,
Весь прошлогодний реквизит
Он вытащит наружу.

Но в эту ночь он лишь — бэбэ,
Он — милка, он — малютка…
О, детка-крошечка, тебе
Певучих строчек шутка.
Твой детский образ берегу,
Твой очерк детки-душки,
И говорю тебе: “Агу,
Агусеньки, агушки”.