Дарья Симонова - Узкие врата

И вдруг у нее нет месячных. Месяц, второй, третий. Из профессионального упрямства она не верит, танцует, репетирует, хотя уже тянет ее прилечь на скамеечку, но вышколенный организм приучен игнорировать недомогания. К тому же Галя смертельно дорожит и малюсенькими ролями, она не слишком везучая на сей счет. С мужем у нее все сложно. Он ей однажды изменил, она обиделась до окаменения, оставалась в театре на ночь, плакала, белесая кожа не выносила соли, покрывалась пятнами. Кто-то ее надоумил: подумаешь, а ты тоже измени ему, вот и будете квиты. Не сказать, чтоб мысль из новых, но вовремя подброшенное словцо города рушит. Кто ищет, тот всегда найдет. Себе на беду. Галя возьми да и залети от осветителя. Муж очень обрадовался, когда узнал, что Галя решила ребеночка оставить, думал, тут-то у нее расшатанные мозги на место встанут. А она давай тренироваться, на шестом месяце пресс вздумала качать! Как только бедное дитя стерпело надругательство…

Инга с Галиной общалась терапевтически, тихонько, боялась слишком рьяно, чтоб не спугнуть. Судьба, видно, у нее – беременных успокаивать. Она твердила Гале очевидное: войдешь в форму – вернешься, в конце концов, не одна ты рожаешь.

– А ты родила бы? – пристально спрашивала Галина.

Инга бледнела от достоверности своего «да».

И партия Ширин уплыла в цепкие лапки Марины. Черные времена.

Ширин – девочка ветреная. Весь печальный холодок легенды – на ее сестре, то есть на Инге. Но вторую роль тоже не особенно хотелось отдавать размашистому манекену, какого являла собой на сцене Марина. У Галки получалось исполнить эту легкомысленную жестокую суть девочки-разлучницы, но Марине были чужды полутона, она лепила по полной. Матвеев шептал про нее: «Метастазы стервозности проникли в танец». Натура едкая, пролезает в любой образ – и кислит… Однажды, после занятий в классе, Инга услышала:

– …а эта… которая переспала со всеми здешними гегемонами.

И Галкина фамилия, вплетенная в пересуды. Инга медленно обернулась, увидела красивую ухмылку на Маринином лице. Марина обладала небогатой мимикой, словно берегла лицо от морщин: приплюснутая улыбка, притушенная гримаса брезгливости – вот, в сущности, и весь арсенал навыков ее лицевых мышц, в спокойном состоянии сведенных в пристойной судороге то ли вялого торжества, то ли стойкого равнодушия к происходящему. Инга раздумывала минуту и поняла, что обиделась. Подошла и ударила Марину по лицу. Никогда бы не подумала, что это так просто. Оказывается, куда проще, чем гневная отповедь, хотя ни публичные выступления, ни тем паче оплеухи никогда не числились в Ингином репертуаре. Сама от себя обомлела, сердце разорвалось на две части, и они бились друг о друга, как литавры. А вокруг ватная тишина.

Вечером она набрала Неллин номер, хотя так и не решила, будет ли ее тревожить судьбоносным казусом. Просто хотелось услышать ее голос, чтоб не так страшно. Нелли уже все знала.

– А я работу тебе подыскиваю, думаю, куда ты теперь… Карьера твоя в театре окончена. Еще сезон – и вообще сядешь в запасные. Думай, деточка…

Потом сквозь старческую строгость прорвались причитания: что еще за донкихотство?! Неужели нельзя было действовать убеждением?! Дескать, понимаю тебя, как никто, сама бы врезала, нервы сдают, когда годами сдавлен клубком змей, но делать-то что теперь? И неминуемо смягчалась:

– Знаешь, Инга, есть поступки, после которых летишь в тартарары, но за них Господь готовит тебе теплую постель… Понимай как хочешь, Ингуня, но мне, старой перечнице, приятно, что я в тебе не ошиблась. Никогда тебе этого не говорила. А теперь… и еще кое-что. Мне звонила твоя мать.

– Что?

– Мама твоя. Она не знала, как тебя найти, кто-то ей дал мой телефон. Я не обиделась.

– Когда это было?

– Деточка, с полгода назад, наверное. Я думала, зачем тебя будоражить. И я уверена, что делала правильно. – На секунду Нелли взяла тот же тон, что и когда-то у станка, когда требовала онемевший от напряжения носок на миллиметра два поднять повыше, иначе «позы не случится», и желтые круги на минутку вспыхивали перед глазами и ползли вниз.

На сей раз круги не ползли. Ингу прошиб пот, она ни о чем не жалела. Нелли резюмировала с расстановкой, что дело-то объяснимое: мать состарилась, дочь встала на ноги, и еще как встала, вот, собственно, и весь сыр-бор. Кроме того, обыватели традиционно считают, что у артистов деньги аж из ушей лезут. Не нужно нервничать, разве что принять мать с достоинством и обеспечить ей старость, не подпуская к себе близко. Нелли гундела, чтобы не пустить Ингу в оцепенение, а Инга как-то и успокоилась сразу. Она ведь, наконец, достигла той степени «молодчины», при коей мама возвращается. Ей поставили телефон, теперь можно звонить. Сказка Андерсена кончилась.