Дарья Симонова: Узкие врата

Мать называла это интернатом, не такое уж и прегрешение против истины. «Там такие же детки…» Ее нервозные губы не ладили с уменьшительно-ласкательными суффиксами. Инга удивилась – зачем? Почему вдруг теперь – в интернат…

– Он у самого моря, – лепетала мама. Море там, кстати, мутное, серое, будто северное, у Лабрадора. – На выходные будешь дома. Миленький, не куксись…

Инга подумала: нелепость, завтра пройдет, с какой стати вдруг казенные дома! Это лето явно не задалось, но за дурным сезоном обычно следует счастливый, нужно только чуть подождать. Мама устала ждать? Мама всегда усталая. Но теперь не из-за Инги, Инга ей не мешала, летом две смены в лагере, потом у бабушки. Правда, бабушка сломала руку, что-то будет дальше… Нет, только не теперь! Она должна еще встретиться с Машкой после каникул, у Машки отец вернулся из Алжира, она обещала показать французских кукол-близнецов, переливную открытку про космос, и еще ей дали на два дня кролика.

– Поехали, малыш. – В голосе слышалось нетерпение.

– Что, прямо сейчас?! – опешила Инга. Не верила, улыбалась. У мамы плохо с дядей… кажется, Сашей, это не может быть надолго. Ладно, Инга съездит, если мама так хочет.

Места смурные, но к ним можно привыкнуть. Детдом помпезно венчала стела, под ней герб, под гербом и между окон – барельефы в виде каменных грузных детей-идиотов со счастливыми атрибутами детства – мячами, удочками, глобусами… Вокруг – ботанический сад, переросший благодаря неухоженности в ботанический лес. Внутри коридоры, полосатые от горячего августовского солнца, двери в комнаты распахнуты, журчат умывальники, голоса… Мать беседует с завучем, говорит что-то о «наследственно плохом горле». Инга ждет чуть поодаль, завуч кивает, косясь на нее со сдержанной педагогической участливостью. Инга ее запомнит, завуч Инна Георгиевна сыграет однажды роль… К ней будет приезжать любовник – «генерал» (на самом деле никакой не генерал, просто дети дали ему такое прозвище за форму и чванство). Георгиевна вообще будет отличаться от прочих, строгий старший ангел… Пока, однако, Инга не верит в завтрашние превращения. Сегодня она возвращается домой. Последний закат лег на дорогу, душно, как на пике июля. Потом Инга бессчетное количество раз вспомнит этот день – и не заплачет. Плакать страшно и поздно, мама уже обо всем договорилась, небеса дали согласие. Завтра она будет глядеть в окно на мать, уходящую навсегда в другую жизнь, в графу всего незаживающего. Конечно, они будут видеться, бабушкину шарлотку мама привыкнет выдавать за свою, а может, Инге так покажется со злости. Поверит в случившееся Инга только через много-много дней, когда они с Оксаной поклянутся друг другу в вечной дружбе.

Оксана старше, ей, кажется, лет десять, она сиплая хохлушка-оптимистка, рыжая толстуха, решительная и порывистая, как Чапаев в немом фильме. Похоже, ей и в голову не приходит сожалеть о своей участи, папка ее бил, дома ей было куда хуже, а здесь она предводительница. «А меня скоро заберут. Через месяц», – до хрипоты объясняет Инга. Оксана только насмешливо смотрит бесцветными смелыми глазами. Волосы у нее белесые, крепкие, одна рукастая нянечка навострилась стричь Оксанку под сэссон. Здесь у всех свои любимчики и никакого воспитания, главное, чтоб не сбежали и не дрались. А ресницы у Оксаны темные, породистые. Она красавица, малороссийское дитя.

…Не было горько, просто оглушительно, как если бы из игрушечного автомата вдруг вылетела настоящая пуля, тах-тах, ты убит. Мальчики тут странные, сиплые, пятнистые от зеленки. Здесь чуть что – мажут зеленкой. И Ингу, конечно, тоже, ей смутно кажется, что это сродни тайному посвящению в неприкасаемые… А Инге это ни к чему, она тут ненадолго, случайно, по недомыслию, скоро у мамы все наладится и Инга уйдет отсюда навсегда.

Может, у мамы и наладилось, а может, нет, но вскоре Инга и впрямь ушла оттуда навсегда. Правда, хронология сплющивается под гнетом лет, а тогда тянулся беспредельный год. Сначала Ингу забирали на выходные, но свидания оказались выше сил человеческих. Дом твой – уже не твой. А провожая дочь воскресным вечером в гулкие застенки, мать торопит, торопит. Инга роняет слезки. «Детонька, потерпи еще следующую четверть, бабушка поправится, и мы заберем тебя оттуда…» Но и бабушка, глядишь, поправилась, и четверть к концу, а мать все смолит нервные сигаретки на кухне, «да» и «нет» не говорит… Оксана, мудрая задира, объяснила: