Владимир Маканин - Две сестры и Кандинский

Даже очень счастливые в любви женщины рассказывают, что эта наша раздвоенность, эта двуликость, эта забавная разность женского двоечувствия обнаруживается у каждой из нас — и особенно — в первые дни близости… Когда время рывками… в первые даже месяцы близости! в первые даже годы!

У каждой!

— Оля… Оля!.. Иди ко мне… Что? уже утро?

Артем на миг проснулся, берет ее ласковую руку, пытается притянуть к себе.

Ольга высвободилась. Сидит в шаге от него.

— Оля!

Но Ольга свято помнила — ему надо отдохнуть.

Он тянул к ней руку, а Ольга виновато заклинала себя:

«Я не должна… Не должна еще раз… Это будет ошибка… Да, да, я хочу. Но надо выждать… Выждать… Слабость одной минуты».

И снова заклинала:

«Слабость одной минуты. Я боюсь слабости… Я боюсь его мужской воли. Я боюсь постельной зависимости. Я знаю, слышала, что это такое…»

— Оля!

«Он засыпает. Вот и пусть… У него впереди трудное утро. Трудный день».

— Оля!

«А я молчу. Я ни слова. Любовь, конечно, еще какая ловушка!.. Меня бросало из стороны в сторону».

Его обмякшая рука так и осталась протянутой к Ольге… Спит.

«Вполне ли он в такую ночь здоров? Неужели вот так перед каждым митингом?..

Но как это хорошо — не уступить любимому мужчине сразу. Как это хорошо — выждать!»

Звонок.

Однако звонит не сестра — в трубке слышен не сразу Ольгой прочитанный сиротский женский голос.

— Простите… что я ночью. Но я знаю, что Артем сейчас спит… Он всегда спит, если с утра выступать. Крепко спит… Иногда с небольшим перерывом, извините, на секс… Но сейчас он уже обязательно спит. Я знаю. Я его жена. Оставленная… Брошенная… Я звоню вам, Ольга, потому что много слышала о вашем покойном отце. О диссиденте… О нем у людей хорошая, светлая память. И потому я также предполагаю в его дочери — предполагаю в вас, Ольга, — человечность и доброту души.

Пауза.

— У меня, — женщина плачет, — у меня ничего и никого нет. Кроме Артема. У нас даже ребенка не получилось…

— Я сочувствую вам, — осторожно говорит Ольга. — Я всей душой вам сочувствую. Но вы уже в который раз звоните. И что я сейчас смогу?.. И ведь я знаю, что Артем ушел от вас уже давно.

— Но для меня, — плачет, — для меня это как вчера. Я все еще с ним.

— Сочувствую и в этом… Простите.

Ольга возле постели, где спящий Артем.

Слабый свет ночника объемно освещает всё вокруг — вот он Артем, а рядом вот он сочный и призрачный мир абстрактного искусства. Уже давно ставший ей родным.

И почему не погадать по врачующему нас Кандинскому?.. Кандинский никогда не ранит. Ольга берет пульт — и наугад направляет, посылает команду развешанным на стенах репродукциям. В их живой пестрый разброс.

И как же не поверить, что нас слышат. Как не поверить, что где-то живет ответное слово, которое нам и которое впопад… Где-то же еще удается попасть в дразнящую нас цель!

Так это или не так, но одна из репродукций, пискнув, послушно подсвечивается.

Звучит мужской голос, баритон… Зачитывает одну из схваченных сентенций любимого Ольгой художника.

« ОСОБЫЙ МИР ОСТАВШИХСЯ НА ПАЛИТРЕ КРАСОК… БЛУЖДАЮЩИХ НА…»

И с паузой:

«…НА ЕЩЕ НЕ ГОТОВЫХ ХОЛСТАХ».

И снова. В правильном порядке:

«…МИР ОСТАВШИХСЯ КРАСОК… БЛУЖДАЮЩИХ… НА ЕЩЕ НЕ ГОТОВЫХ ХОЛСТАХ» .

— Кто это?

— Спи, спи. Это мой Кандинский.

Но Артем уже проснулся.

— Оля! Оля!.. Неужели я проспал такую ночь… Так много спал… Такая наша ночь… Иди ко мне!

Он проснулся, он хотел близости. Нет, нет!.. Ольга милосердно, трогательно просила его поспать еще. По-ночному тихо умоляла — не надо, не надо, Артем, уже с утра твое выступление… митинг… Ты слишком устал.

Но мужчина и не думал перестать, напротив… Он хотел ее все больше. И, крепче взяв за руку, хозяин, притягивал к себе.

«Но хотя его пробудило желание, хотя страсть, он старался быть деликатным. Он целовал меня, бережно, нежно, но, конечно, настойчиво, а я… я, конечно, старалась быть на страже его сна… и на страже самой себя…

Однако та, вторая женщина во мне (это ведь тоже я), оказалась уже взволнована ничуть не меньше, чем он. И сама, мыслью, уже тянулась к нему».

— Оля!

«Хотя бы остановить ужасную дрожь. (Меня трясло…) Я не уступила… Нет, Артем… Не сейчас! Не сейчас!»

— Знаешь, Оля, я сразу скажу им про это клеймо. Наше позорное клеймо совковой прописки… Я напомню… Острым выпадом! Я впарю в них как раз митинговую, жгучую мысль о свободе места проживания… Ага… А затем — затем самое-самое наше больное…