Дмитрий Быков - Остромов, или Ученик чародея

— Хорошая сказка, — проговорила Надя после недолгого молчания, хотя сейчас, зеленой ленинградской ночью, готова была поверить и в эту тройственную эдиллию. — Признавайтесь, выдумали или вычитали?

— Если бы я мог такое выдумать, — ласково сказал Остромов, — я бы уже этим зарабатывал. А если бы это можно было вычитать, эпоха наша обогатилась бы наконец хоть одним писательским именем.

Ну, наша не наша, — а предыдущая обогатилась, да не заметила; «Эдиллию» опубликовал в начале войны беллетрист Грэм, мастер на такие выдумки, которого весь литературный Петроград презирал за умение писать интересно. Остромов немного знал Грэма, все тогдашние игроки друг друга знали; Грэм много пил и, выпив, делался интересен — минут на двадцать, пока не начинал громогласно вспоминать, кто и как его обидел. Эти счеты с прошлым — главным образом с критиками, — были скучны, как всякое русское веселье, но после первых трех рюмок он рассказывал иногда любопытное. Остромов, чья память в опьянении только обострялась, кое-что прихватывал для бесед вроде этой.

— Но чем же все кончилось?

Хм. Этого Остромов не знал, ибо у Грэма все кончилось сладострастной, ленивой улыбкой Ариадны — только что робкой девочки, не знающей, что с ней творится, и вот уже новой Лилит, сознающей свою силу; улыбкой самой природы, живущей повторами. Чем могла разрешиться эта история, кроме испуга несчастного доктора, мнившего себя верховным судьей — и вовлеченного в драму в самой жалкой роли?

— Кончилось тем, — сымпровизировал Остромов, точно угадав самую низменную и потому жизнеподобную версию, выдержанную в логике женской подлости, — что она обрела счастье, избавившись от блоков, и продолжила жить с мужем, не оставляя, впрочем, и врача, в полной свободе и довольстве, не отягченном больше никакой совестью. Они оба все сознают, мучаются, но избавиться от зависимости не могут. Так всегда бывает — чтобы исцелить одну женщину, нужно погубить двух мужчин.

Изящно, отметил он про себя; и верно, как все изящное. Вне зависимости от того, как сложится с нею, один благой итог уже есть.

— О, теперь я все поняла, — сказала Надя. — Если мы погрузились в прежнюю жизнь, и вспомнили прежний грех, и поняли, отчего я, допустим, вас тогда загубила, — я могу повторить все это уже без угрызений?

— Это зависит только от вас, — нашелся он. — Люди по-разному распоряжаются свободой. Одному она нужна, чтобы повторить грех, другому — чтобы понять и избегать его. Тогда вы отказали мне, и я погиб, написав с отчаяния «Les letters mystique» [9] Мистические письма (фр.). и попав на гильотину раньше всех, кому я ее напророчил. Теперь в вашей власти повторить этот грех, послужив причиной моей гибели, или… или спасти меня, но здесь я умолкаю, ибо не хочу направлять вашу волю.

— Вы гнусно хитрый, — сказала она с детским восхищением. — Или я должна быть вашей, или вы идете на гильотину, да? Эта тактика всегда у вас срабатывает?

— Не всегда, — ответил он, гениальным чутьем игрока догадавшись, что время мрачной серьезности кончилось и лучше попасть в тон. — Женщина только тогда может называться женщиной, если даже выйти из горящего дома соглашается только на своих условиях.

— Вы уже второй раз о горящем доме.

— Это внутренний жар, — усмехнулся он.

С ним было удивительно просто, словно с ровесником, — но таких ровесников не было. Она, пожалуй, не решилась бы говорить с ним всерьез, однако рассказы его были прелестны, а шутки хоть и на грани, но никогда за.

— Вы хотите условий, — сказала она утвердительно.

— Я ни к чему вас не принуждаю.

— Что же, это интересно.

— Но помните, — сказал он, возвращаясь к многозначительной мрачности, — что слова, сказанные в Страстную неделю, имеют свойство сбываться, и сбываться в точности. Вспомните Тиберия — скорее яйцо покраснеет…

— Я помню, — сказала она, решив загадать такое, что не может сбыться ни при какой погоде. — Мое первое условие… эээ… ммм…

Она быстро припомнила формулы из самых таинственных сказок детства.

— Условий, как вы знаете, всегда три.

Он смиренно кивнул. В темноте она толком не видела его лица, но ей показалось, что он улыбается.

— Что же. Первое мое условие — пусть воскреснет мертвый, чтобы спасти живого.

Это было заклятие из сказки про замок Уэстлейк — там юный наследник прятался в склепе предка. Надя до сих пор любила читать уютную готику.

— Раз, — торжественно произнес Остромов важным медным голосом, словно часы на башне пробили час — только башни поблизости не было.