Александр Иванченко - Автопортрет с догом

— Понял?

— Понял.

— А ну, покажи.

Я показал, побросал немного раствор. Легко получается!

— Дак чего же ты, батя, сразу-то не показал, я бы…

— По ходу, Роберт, по ходу.

Это вообще была его постоянная присказка. Принцип жизни, можно сказать. Ни за что раньше времени не разъяснит. Считал, что до всего человек должен дойти сам. А если уж не доходит — тогда растолковать. Не раньше. Считал, что ошибки человеку необходимы, что только преодоленная, а не несовершённая ошибка ведет к мастерству. Диалектик. Вот так он меня и учил. Никаких поблажек и послаблений на молодость и неумение не делал. Заставлял, если надо, переделывать до пяти раз. И после работы оставлял, и раньше, до смены, мы с ним приходили, когда я не справлялся, случалось, прихватывал и выходные. Норма есть норма, говорил. Воспитывал. Странно, через нашу работу он вообще стал больше внимания на меня обращать. И дома, бывало, и на улице все с нотациями своими приставал. Мать и та меня жалела. Нинка ехидничала: это, мол, не картинки твои рисовать. Все университет мой вспоминали. Мои университеты.

Привередлив был отец в работе, как тысяча чертей. Я уж и разряд получил, самостоятельно стал работать. А он все муштрует, контролирует меня. О профессиональной моей гордости разговоры ведет. Она у меня, по его предположениям, тоже должна быть.

Помню, работали мы как-то раз с бригадой в лесу, в детском туберкулезном санатории, на ремонте. Заново штукатурили палаты, прибивали новую дранку. Отец где-то в другом корпусе работал. Ну, думаю, отдохну хоть от него. Сделаю побыстрее — и загорать на полянку. С сестричками. Как бы не так. Пришел отец, посмотрел, походил по моим комнатам, посвистал.

— Переделать, — кратко сказал он. — Няньку за тобой? Отодрать и переделать.

Я дурака валяю, ровно не понимаю:

— А чо, батя, а чо?

— Я тебя как учил — замачивать дранку на ночь, а ты? Краснеть за тебя потом?

Дранка действительно вся потрескалась, когда я ее набивал, штукатурка будет держаться плохо. Надо было все-таки замочить.

— Окромя того, — продолжал отец, — я тебя как учил сортировать дрань — на выходную и про́стильную? Так?

— Ну, так.

— А ты?

— Ну, подумаешь, велика разница. Штукатурка закроет.

— Не велика, а все-таки есть. Давай переделывай. — И он взял мастерок и мигом порешил всю мою работу. Порубил дранку.

Простильная (нижняя) и выходная (верхняя) дрань действительно различаются. На выходную отбирается более толстая и ровная, а узкая и кривая идет на простильную. Кроме того, простильная дрань должна быть не тоньше трех миллиметров, чтобы при наложении на нее выходной под выходными рядами образовались пустоты, промежутки, под которые потом должен попасть раствор и хорошо сцепиться с выходной дранью. Я же набил как попало, надеясь, что раствор все скроет. Но от отца не скроешь даже под штукатуркой, не то что так. Пришлось все переделывать, после работы. Вот и позагорал с сестричками. Да еще и до рейсового автобуса несколько километров топать, наш уехал, как полагается, в пять.

Вот такая учеба. Помню еще, после полугода, что ли, моей практики, мы шли однажды с отцом после смены мимо той компрессорной — моей первой, самой первой работы, где я тогда бетонную стенку штукатурил. Он и говорит:

— Давай зайдем. Посмотрим.

— Да чего там смотреть, отец, мне некогда.

— Зайдем.

Заходим. Компрессорную уж пускать собираются, рабочих — слесарей, наладчиков, машинистов — полно. Бабы окна докрашивают. Отец мне на ту стену и показывает:

— Помнишь, — говорит, — твоя первая стенка?

— О-очень, — говорю, — даже хорошо помню, батя. Век не забуду. — А ладоши мои аж воспламенились от жара, вспомнили тогдашние мозоли.

— Посмотри, — говорит, — внимательно. Видишь?

— Ну.

— Что это?

— Что-что. Пятно жирное, сам видишь.

— Я-то вижу. А почему бы это? Почему вышло?

— Не удалено пятно, вот и вышло.

— Соображаешь. Вот возьми теперь и удали.

Я на него глаза выпучил. Да ты чего, мол, батя, не спятил ли? В своем ли уме? После шести-то месяцев.

— Не буду.

— Ничего, Роберт, давай, — положил он мне на плечо свою тяжелую руку. — Надо.

Я поежился. Аж судорогой плечо свело.

— Дак чего ж ты сразу тогда мне не сказал? — заорал я на него. — Я же спрашивал!

— По ходу, Роберт, по ходу, — сказал он. — Я у тебя тоже спрашивал. — И ушел.

Пришлось мне тогда эту работу свою переделывать. Насилу, злясь, я вырубил зубилом то огромное пятно и заштукатурил снова. Рабочие подсмеивались надо мной: давай, Роберт, давай. Растворчику не поднести? Такой у отца был характер. Еще и побелить потом эту стенку заставил.