Александр Иванченко - Автопортрет с догом

Красить тоже интересно учил. Дал табуретку и сказал: на, покрась. Ну, думаю, батя, это тебе и в детском саду выкрасят. Посмеиваюсь. Раз-два, раз-два — готова табуретка, на, батя, получай. Отец взял табуретку в два пальца — и ну ее передо мной во все стороны крутить-поворачивать.

— Видишь пропуски?

— Вижу, отец. — Пропусков и непрокрасов и правда было много.

— То-то же. А это ведь еще пока токо табуретка. Смекай.

Потом, после завода, мы с отцом на сдаче жилых объектов работали, отделочные работы. Он меня к себе как бы в напарники взял. Работа нашей бригады всегда лучшей была — и не из-за премий там или грамот (я в этом, когда отец уехал, сам убедился), просто уважали отца, а из-за меня — так еще больше любили. Потому что он и мне, как и всем прочим, спуску не давал. Даже еще больше с меня требовал. И никогда не ходил ни за кем и не проверял, процежена ли краска, заделаны ли под батареями плинтуса, не оставлено ли каких-нибудь недоделок под обоями: знал, что все будет сделано не за страх, а за совесть. Но я — статья особая. Мне он и через год только-только начал доверять.

Сам он делал наиболее трудную, квалифицированную работу: разделывал углы, настилал плитку, облицовывал стены. Особенно я любил наблюдать за ним, когда он дверные и оконные отвесы делал: музыкант, да и только. Мастерок и терка так и мелькали в его руках, раствора не падало на пол ни капли. Раствор он вообще всегда готовил себе сам, особенно густой, вязкий, как тесто, он стоял у него рядом, в железных носилках. Таким раствором особенно трудно работать — слишком густой, он быстро застывает, приходится спешить, ошибаться некогда. Да и сила нужна в руке. Таким раствором, каким работал мой отец, никто больше не решался работать, даже мастера своего дела. Не рисковали. Я же стоял на козлах и заделывал русты (эта работа, заделывание потолочных швов, тоже считается высококвалифицированной, и она особенно хорошо и чисто у меня получалась — но наутро у меня отваливались руки), я же стоял на козлах и с завистью наблюдал за ним.

— Ну что, брат, хочешь, поучу, — подмигивал он мне весело. — Уже пора.

— Нет-нет, — махал я на него руками. — Мне еще рано.

— Как знаешь. Но вообще-то уже пора.

Потом он меня научил и этому.

Многому я у него научился: масляные краски наносятся только на абсолютно сухие поверхности, олифу перед проолифкой подогревают (так она лучше впитывается), но вместо проолифки лучше прогрунтовать поверхность жидкой краской того же цвета — качественней и экономичней, при окраске штрихи перекрещиваются под прямым углом; если приходится окрашивать три раза, то при первой и третьей окраске штрихи кладутся вертикально, а при второй — горизонтально; чтобы известь не отбеливалась, в нее добавляют соль и олифу (олифу — лучше всего); на кисть нажимают сначала слабо, а по мере расходования краски — все сильнее; при окрашивании потолков учитывают падение света из окон; последние штрихи должны быть направлены от окна, то есть по направлению световых лучей (это открытие я сделал, собственно говоря, сам — после восемнадцатикратной, что ли, побелки потолка, — отец только посмеивался); если в помещении свет падает не с одной стороны, а с двух или нескольких, то последние штрихи направляются по длине потолка — и т. д. и т. п. Он научил меня составлять колеры, железнить пол «сухим» и «мокрым» способом, делать различные шпаклевки, научил исправлять, казалось бы, неисправимые дефекты штукатурки и окрашивания. Он научил меня класть вертикальную и горизонтальную плитку, настилать паркет, резать стекло. Я прилично работаю рубанком и топором. И он научил меня работать без рукавиц — с моими рукавицами он особенно долго боролся (я не мог без них, у меня все время сохли от раствора и известки руки), он считал, что если я не научусь работать без них, то хорошего штукатура из меня никогда не выйдет. Рука должна чувствовать мастерок, как скальпель, говорил он, а в рукавице его не почувствуешь.

Потом отец уехал. Забрал мать и мою младшую сестру Маринку — и уехал. В Набережные Челны, на Каму. У бабки там дом. Он и меня забрать с собой хотел, да я уперся.

— Ну, смотри, — говорит, — Роберт, не женишься через год — сам приеду и женю. — Боялся, чтобы я без него тут опять нее запил, на мою женитьбу он очень рассчитывал. Мне уже тогда двадцать четыре почти стукнуло.

— Во всяком случае, — полушутя-полусерьезно продолжал отец, — из квартиры выпишу и с собой заберу. А, мать?

— Оставь ты его, — всплакнула мать, — сам не маленький. За Ниной, Роберт, смотри. Она ведь знаешь какая…