Мария Рольникайте - Свадебный подарок, или На черный день

Он? Нет, он такого говорить не будет!

— Эй, стрелок! И ты, Стаська! Поставьте мне по бутылке, не такую брехню подкину!

— Поставлю! И за себя, и за Стасюка поставлю!

— Нет, пускай Стаська тоже ставит. Потому что ему за мою выдумку сразу чин дадут.

— По… став… лю.

— А за что ему чин? — Этот мерзавец еще и завистник.

— Как за что? За то, что герой! Гнался за большевиком, вот за этим, которого везем. Тот отстреливался, продырявил Стаське ногу, а он все равно, даже снег от его крови был красный, гнался за врагом. И поймал! Ну как, здорово придумал?

Он?

— Слышь, большевик! Наш храбрец гнался за тобой, и ты прострелил ему ногу.

— Я не большевик. И не бежал. И не стрелял.

— А я говорю — большевик! И бежал! И стрелял. А чтобы не околел раньше времени и мог все это подтвердить, так и быть, накрою тебя.

Он вытащил из-под своих ног пучок сена и кинул ему в лицо.

— Казимир, а Казимир. А что, если того, второго, я пристрелил? А я за это вам обоим еще по бутылю поставлю.

— Тоже чина захотел? Не было второго. Понял? Один был, этот.

Если они будут отрицать, что был второй, как же он тогда объяснит, куда делись его документы?

— А уж от девок, Стаська, тебе отбоя не будет. Раз большевика, истекая кровью, повалил, то уж их…

Не будет он повторять их выдумки. Не будет — и все! Он — Збигнев Витульский. Шел в деревню.

Вдруг он увидел домики! Куда они въезжают? Но приподняться нельзя, — Казимир, будь он проклят, не отводит от него своего пистолета.

Фонарный столб. Значит, это городок. Еще один столб. Лампочки.

Это, точно, городок, — в деревне домики не стоят так близко друг к другу. И стало трясти, значит, под снегом булыжник. Да, явно булыжник. А вот и двухэтажный дом. Но только один. Потом опять маленькие, с крылечками.

Надо запомнить дорогу. На этом доме створка левой ставни висит на одной петле. Нет, это не примета. Хозяин привинтит ее, и ставня будет такая же, как все. На крыше два чердачных оконца. И в заборе не хватает доски. Опять двухэтажный дом. Даже каменный.

— Тпруу…

Уже?! Что в этом доме?

— Лежи, гнида!

Он только чуть приподнял голову, чтобы увидеть, что там.

Казимир соскочил с саней и пошел к тому дому. Но вывеску отсюда не разглядеть.

— Ну, хватит разлеживаться! Бери Стасюка за плечи, понесем.

Но он не может нести! Даже стоять не может.

— Кому сказано? Бери Стасюка за плечи!

Он бы взял. Руки не гнутся!

— Пули захотел? А ну!

— Сейчас. Сейчас…

— То-то! Еще скажи спасибо, что помогаю нести. Потащил бы один на своем большевистском горбу, знал бы, как в наших стрелять.

Не дойти. До крыльца ни за что не дойти. И руки не удержат, уж очень тяжелый этот их Стаська.

— Ты что это, большевистская вошь, Стасюка опускаешь? Выше подыми! А то враз башку снесу. Хочешь, Стасюк, покажу тебе, как сверну ему шею?

— Иди ты знаешь куда?

— Ну не сердись. Мы ж договорились! Я тебе — свинью и две бутыли, а ты — что это он тебя ранил. Слышь, комиссар, не забудь по-вашему, по-большевистски побожиться.

Не будет он божиться. Не будет.

Ноги не отморожены, раз болят. И руки болят. Значит, тоже не отморожены.

Почему Казимир так быстро вышел?

— Ты что, мазила, спятил? Зачем Стаську тащишь? Его к доктору надо, а не сюда. А ну, несите обратно!

Как видно, здесь полицейский участок. И этот бандюга Казимир уже доложил о том, что поймал коммуниста. И что это он ранил Стасюка.

Не дождутся. Он будет отрицать.

— Осторожней, гнида. Как укладываешь?

И так сойдет.

— Теперь — кругом — и туда!

— Отпустите меня, пожалуйста. Вы меня, вероятно, приняли за кого-то другого.

— Заткнешься ты наконец?

Ладно, с этим говорить бессмысленно.

— Теперь во двор!

Что там? Спрашивать нельзя. Дуло у самого затылка.

Зря им показал, что волнуется. Он должен выглядеть спокойным. Совершенно спокойным. Он — Збигнев Витульский. Шел в деревню. И ни в кого не стрелял.

— Вниз!

В погреб? Все равно он должен выглядеть спокойным. Здесь всего шесть ступенек. Значит, погреб неглубокий. Пусть часовой тоже видит, что он спокоен. Даже то, что засов на двери такой необычно широкий, его не волнует. Его запирают только на ночь. Потом, утром, он все объяснит их начальству.

Темно.

Он заперт в погребе. В и х погребе.

— Постойте на месте, чтобы глаза притерпелись, — сказал кто-то слева. Судя по голосу, старик.

— Кто вы? Уже давно здесь?

— По сравнению с вами — давно. Можно сказать, старожил.

— Тут что, даже окошка нет?