Чезаре Дзаваттини - Слова через край

Она пытается освободиться из объятий мужа.

— Потом, потом…

Отказ распаляет его, он становится настойчивее.

— Обладай мною мысленно, — шепчет Моника.

Муж возмущен: что за шутки?

Моника говорит:

— Ты ужасно отсталый человек, у тебя образ мышления как в прошлом веке… Я уеду, уеду!

— Куда?

— На Юпитер.

— Приятного путешествия!

Моника машинально глядится в зеркало и возвращается в садик. Мужчина все еще там.

— Через несколько часов мы будем на Юпитере, — говорит он.

Моника, кажется, действительно решила с ним улететь.

— Надо бы только позвонить кое-кому по телефону. И поцеловать детей.

— Мы их возьмем с собой!

— А у вас там есть развод?

— У нас нет брака…

Некоторое время они молча смотрят друг на друга.

— Ну так как же?

— Вы знаете, я не вешаюсь. Извините меня.

— У вас еще слишком много предрассудков.

— Прилетайте в другой раз. Быть может, тогда…

— А где гарантия, что мне удастся опять попасть на Землю?

Он ласково треплет ее по щеке и забирается в «летающую тарелку». Ослепительная вспышка — и «тарелка» исчезает. В это время в освещенном дверном проеме появляется муж. Обессиленная Моника полулежит на качалке. Муж садится рядом. Первым делом он просит прощения, говорит, что его совершенно выводят из себя денежные тяготы — вот опять повысили квартирную плату. Он вновь дает волю рукам, а Моника не знает, счастлива она или нет, рассказать обо всем мужу или лучше промолчать.

Когда в 1953 году американец Пол Стрэнд своим спокойным тоном, тоном патриарха, предложил мне сделать вместе с ним книгу о каком-нибудь уголке Италии, я, перебрав в уме такие города и селения, как Сперлонга в окрестностях Фонди, Гаэта, Гроино в дельте По, Бергамо, Алатри, Каррара, и подумав об Эмилианской дороге, о путешествии от истоков По до моря, в конце концов сказал: «Лудзара», а он ответил: «Сначала поеду посмотрю». В то время я уже год подготавливал с Эйнауди серию книг под названием «Моя Италия»; эти выпуски должны были состоять наполовину из фотографий, наполовину из подписей, например таких: сколько денег в кармане у этого человека, что идет по площади, куда он направляется, чего хочет, что ест. Мы выбирали между книгой и брошюрой, склоняясь все же в пользу дешевой брошюры и стремясь к тому, чтобы не только содержание задуманного нами издания, но и его форма были возможно более доступными. Темы предполагались самые разнообразные: жизнь прислуги в трех крупнейших итальянских городах — Милане, Риме, Неаполе (всех служанок мы собирались терпеливо интервьюировать); будни чиновников и крестьян; нянек и железнодорожников; велосипеды; субботы и воскресенья; день безработного; забастовка в Сесто-Сан-Джованни (которую мы задумали наблюдать с утра до вечера, следуя по пятам за семьей одного из ее участников); деревенские священники; солдаты и так далее. В качестве авторов мы хотели привлечь главным образом кинематографистов, и знаменитых, и совсем неизвестных, но одинаково вдохновленных духом неореализма, что означает искреннюю и полную отдачу всего времени, слуха, зрения фактам и людям родной земли. Мне хотелось в первую очередь отправить бродить по Италии молодежь: один на минутку остановился бы поговорить с каменщиком, прихватив с собой свою «лейку» или «кондор», другой — с механиком, третий — с первым встречным, но я был глубоко убежден в том, что, где бы они ни остановились, это будет хорошо, с кем бы они ни поговорили — это будет хорошо, хорошо, хорошо. Но пока обширный проект воплотился только вот в этой нашей книге.

Я впервые встретил Стрэнда на конгрессе кинематографистов в Перудже в 1949 году. Там был также Пудовкин; глаза у него были такие живые, что казалось, он никогда не умрет. На конгрессе обсуждался вопрос о долге современного человека по отношению к кино; Стрэнд уже определил свою позицию в этом вопросе как автор «Родной земли» [9] Документальный фильм, поставленный П. Стрэндом с содружестве с Лео Пурвицем в 1942 году. , где наряду со всем прочим показал, что значит любить свою землю и чем приходится во имя такой любви рисковать. Насколько я помню, мы с ним даже не обменялись рукопожатием: от его молчаливой суровости я робел. Потом, три года спустя, мы вновь увиделись, в Риме, и вот передо мной на столе его работа — около девяноста фотографий Лудзары, которые Стрэнд всегда сможет предъявить как одно из свидетельств своего внимания к ближнему и своей с ним солидарности. Со своим допотопным фотоаппаратом Стрэнд побывал в Мексике, Новой Англии, во Франции, вот в этом уголке Паданской низменности (теперь он в Шотландии) и повсюду сумел найти такие ракурс и освещение, при которых фотографируемые объекты сливались с нами, делая незаметными наше присутствие и наши усилия. У Стрэнда даже одиноко стоящее дерево никогда не выглядит одиноко, потому что сам он — тоже дерево.