Эдвард Морган Форстер - Куда боятся ступить ангелы

Мать по-прежнему молчала.

- Хочешь, сейчас же пойду к ней и задам ей перцу? Я бы с удо­вольствием.

Тихим, серьезным тоном, каким она не говорила с ним давно, миссис Герритон произнесла:

- Каролина вела себя дерзко. Но в том, что она говорит, есть до­ля истины. Хорошо ли, чтобы ребенок рос в таком месте и с таким отцом?

Филипа передернуло. Мать явно лицемерила. Когда она бывала неискренна с чужими, Филипа это забавляло, но неискренность по отношению к нему действовала на него угнетающе.

- Будем откровенны, - продолжала она, - на нас все-таки тоже ле­жит ответственность.

- Не понимаю я тебя. Только что ты говорила прямо противопо­ложное. Что ты замышляешь?

В один миг между ними выросла глухая стена. Они перестали быть согласными единомышленниками. Миссис Герритон заняла какую-то позицию, которая была то ли выше, то ли ниже его понима­ния.

Его замечание задело ее.

- Замышляю? Я обдумываю, не должна ли я усыновить ребенка. Неужели это недостаточно ясно?

- И эти размышления - результат нескольких идиотских высказы­ваний мисс Эббот?

- Именно. Я повторяю, поведение ее неслыханно дерзко. И тем не менее она указала мне на мой долг. Если мне удастся отнять дитя бедной Лилии у этого отвратительного человека, который сделает из мальчика паписта или язычника и уж непременно развратника, то я этого добьюсь.

- Ты говоришь, как Генриетта.

- Ну и что? - Ее, однако, бросило в краску от этого оскорбления. - Можешь даже сказать - как Ирма. Девочка оказалась проницатель­нее нас всех. Она мечтает получить братца. И она его получит. На этот раз я действую под влиянием момента, ну и пусть.

Филип не сомневался, что она действует отнюдь не под влиянием момента, но не посмел это высказать. Его пугала материнская власт­ность. Всю свою жизнь он был марионеткой в ее руках. Она позво­лила ему боготворить Италию и преобразовывать Состон так же, как позволила Генриетте принадлежать к евангелической церкви. Она разрешала Филипу болтать сколько душе угодно. Но когда ей было что-то от него нужно, она своего добивалась.

Она пугала его, но не вселяла к себе почтения. Он видел, что жизнь ее лишена смысла. На что уходила вся ее дипломатия, лице­мерие, неисчерпаемые запасы пропадавшей втуне энергии? Сделал­ся ли от этого кто-нибудь лучше или счастливее? Принесло ли это счастье хотя бы ей самой? Генриетта с ее мрачной брюзгливой верой, Лилия с ее погоней за удовольствиями - в конечном счете в них бы­ло больше божественного, чем в этом организованном, энергичном, бесполезном механизме.

Сейчас, когда мать ранила его самолюбие, он порицал ее, но бун­товать не смел. Вероятно, он так всегда и будет ей повиноваться. С холодным любопытством следил он за дуэлью между нею и мисс Эббот. Замысел миссис Герритон прояснился постепенно. Он состо­ял в том, чтобы любыми способами отстранить мисс Эббот от учас­тия в истории с младенцем, но, если только возможно, - самым де­шевым. Тщеславие было главной движущей пружиной ее характера. Мысль, что кто-то окажется щедрее и милосерднее ее, была ей невыносима.

- Я придумываю, что можно сделать, - объясняла она знакомым, - и милая Каролина Эббот мне помогает. Нас с ней ребенок, конечно, не касается, но у нас такое чувство, что его нельзя оставить в руках того ужасного человека, мужа Лилии. И это было бы неправильно по отношению к Ирме, ведь он ей все-таки брат. Нет, ничего определен­ного мы пока не надумали.

Мисс Эббот вела себя тоже вполне дружественно, однако добры­ми намерениями умилостивить ее было невозможно. Благополучие новорожденного для нее было не просто делом тщеславия или чув­ствительности, а священным долгом. Только таким образом, по ее мнению ,могла она загладить в какой-то мере зло, которое сама вы­пустила в мир. Монтериано стал для нее своего рода воплощением порока, в стенах Монтериано человек не мог вырасти счастливым или безгрешным. Что и говорить, Состон, его дома на две семьи, снобистские школы, филантропические чаепития и благотворитель­ные базары были ничтожны и скучны, иногда город, по ее мнению, заслуживал даже презрения. Но он не был средоточием греха, и именно в Состоне, в семье Герритонов или с нею, должна была про­текать жизнь ребенка.

Когда откладывать далее стало невозможно, миссис Герритон на­писала Уотерсу и Адамсону письмо, которое они и переслали по ее указанию Джино, - письмо в высшей степени странное, Филип по­том видел копию. Главную и явную часть занимала жалоба на от­крытки. В самом же конце, совершенно между прочим, она предла­гала усыновить мальчика при условии, что Джино не будет делать попыток видеться с ним и уделит часть денег, оставшихся от Лилии, на воспитание сына.