Хуан Гойтисоло - Ловкость рук

— А теперь,— сказал Агустин,— ты должен его избить.

Он только что перевернул ящик с бельем и иронически поглядывал на Паэса.

— Избить? — изумился Паэс.— Не понимаю!

— Сейчас объясню. Мы пришли сюда ограбить Давида, но он оказал нам сопротивление. Мы стали драться с ним, и, так как он продолжал сопротивляться, мы были вынуждены стрелять. Теперь тебе ясно?

Лицо Луиса побелело.

— Это глупо. Он же мертв.

— Мертв или нет, а ты должен его избить. Ты сам обещал все исполнять.

— Я только говорил, что сделаю то же, что и ты,— возразил Луис.— А это вовсе не входило в игру.

— Если ты хочешь сказать, что я должен начать первый, пожалуйста, я доставлю тебе такое удовольствие.

Он подошел к трупу и занес над ним руку.

У Луиса вырвался нечеловеческий вопль. Голову его заволакивал туман. К горлу подступала тошнота. Он провел рукой по лбу и, заикаясь, пробормотал:

— Не могу... понимаешь, не могу... Умоляю тебя. Только не это.— Он остановился и совсем охрипшим голосом добавил: — Я заставил Урибе смошенничать в карты.

— Смошенничать?

— Да. Урибе подтасовал ему плохие карты. Я...

Взгляд Мендосы стал металлическим.

— Я не понимаю, какое это имеет отношение к тому, что ты не можешь его избить?

Признание против воли готово было сорваться с уст Паэса. Но, услышав слова Мендосы, он почувствовал себя еще беспомощней и несчастней.

— Я... Сейчас... Нет.

— Ты говоришь сейчас? Сейчас? Тебе надо было увидет^ его мертвым, чтобы все понять? Или ты еще не убедился в том, что он мертв? Если хочешь...

И он снова занес над трупом руку.

— Нет. Ради бога, нет.

Луис залепетал какие-то глупые оправдания, но тут же осекся. Кто-то поднимался по лестнице. На мгновение все вокруг, казалось, застыло, словно в остановившемся немом кадре; и вдруг эту болотную тишину разодрал леденящий душу звонок. Визгливый звук наполнял собой всю комна?у, заставлял дребезжать мебель, пустые ящики, белые листки на ковре, труп Давида.

У Паэса от страха лязгали зубы. Крик неудержимо рвался из горла. Он зажал руками рот и, всхлипывая, стонал. Агустин сунул в карман лежавший на столе револьвер. Потом подошел к выключателю и погасил свет. Звонок снова залился. В погрузившейся в темноту комнате слышалось лишь, как капает вода из крана в ванной да кто-то нетерпеливо топчется у входной двери.

— Сеньорито Давид!

Это была донья Ракель. Агустин вспомнил, что забыл закрыть дверь на задвижку, и осторожно, на цыпочках, прокрался в коридор. За его спиной всхлипывал Луис. Он хотел было спрятаться и ткнулся ногой во что-то мягкое: Давид! Всхлипнув, Луис вцепился в плечо Агустина.

— Нас сейчас схватят! Нам некуда спрятаться!

Агустин наотмашь ударил его по лицу.

— Стой здесь. Стой здесь, или я тебя прихлопну!

Он втолкнул Луиса в темную комнату, к трупу.

— Нет... Нет...

Луис задыхался, но Мендоса не обращал на него никакого внимания. Он запер дверь и на цыпочках пошел в переднюю.

Донья Ракель вставила ключ в замочную скважину, дверь вдруг отворилась. Мендоса зажег свет, и женщина отпрянула:

— Ой, как вы меня напугали! — вскрикнула она, узнав Агустина.— Я позвонила два раза и уж думала, что никого нет. Я принесла ужин для сеньорито.

На подносе были красиво расставлены тарелки с супом, телячьими отбивными и жареным картофелем. Мендоса как зачарованный смотрел на поднос: еда для Давида.

Донья Ракель хотела было войти в спальню, но Агустин загородил собою дверь.

— Он спит,— пояснил он.— Лучше пока оставить его одного. Когда он проснется, я сам дам ему поесть.

Женщина удивленно смотрела на Мендосу. Вокруг творилось что-то странное. Она пришла...

— Вы не хотите, чтобы я поставила ужин ему на стол?

Мендоса продолжал непоколебимо стоять в дверях.

— Спасибо. Я думаю, мы вдвоем прекрасно управимся. Если будет что-нибудь нужно, я вас позову. Давид немножко нездоров. Знаете, после...

Донья Ракель поставила поднос на колченогий столик. Она очень любила посплетничать и с радостью ухватилась за представившуюся возможность.

— Бедняжечка,— с нежностью произнесла она.— Вы знаете, как он напугал нас прошлой ночью? Он был бледненький, как мертвец. Я так и сказала своей дочке: «Смотри, как бы не помер у нас сеньорито». Вот страсти-то, боже правый! А я так думаю,— сказала она, понизив голос,— во всем виноват его папаша. Разве можно, чтобы у двадцатилетнего паренька было такое сердце. Да стоит сравнить его с моей дочкой...

На донье Ракели был длинный саржевый халат; крашеные волосы в бесчисленных завиточках.