Сергей Морозов - Великий полдень

От нечего делать я отправился на бульвар. В открытых кафе уже было множество пьяных. На стойках выставлены телевизоры. Сплошные программы новостей. Снова масса противоречивых нелепостей. В частности, из Кремля, а точнее, из пресс службы старого правительства, якобы, поступило экстренное сообщение о том, что в соответствии с чрезвычайным правительственным указом в Москве начались специальные мероприятия по нейтрализации всех органов пресловутой России, которая является причиной нынешнего кризиса. Более того, сообщалось, что большинство лидеров России уже арестовано и вскоре предстанут перед судом. Судьба же Феди Голенищева, дескать, остается пока что неизвестной. И уж совсем вопиющими и ни с чем не сообразными были сообщения о том, что эффективные действия органов национальной безопасности стали возможны благодаря взвешенной и твердой позиции генералиссимуса Севы Нестерова. Армия, мол, снова выступила гарантом стабильности и закона. В общем, с Россией покончено. Она сокращена.

Хорошее дело! Нас, стало быть, сократили, а мы того и не заметили.

Я бросил программу новостей и снова побежал к Шатровому Дворцу. Здесь не было никаких признаков беспорядков. Время от времени на верхних этажах открывалось окно и из него выбрасывали кипу листовок. Я подобрал одну и прочел, что на завтрашний день намечены торжественные мероприятия по случаю официального вступления в должность нашего всенародного избранника Феди Голенищева… Значит, все — таки не сокращены?.. В конце концов я плюнул на все новости и отправился спать в помещение нашей бывшей идеологической группы. Здесь, слава Богу, по прежнему не было не души. Сюда еще никто не успел добраться. Впрочем, здесь и поживиться то было особенно нечем… Идеи, которые никому не нужны…

Тишина длилась до полуночи. Я спал и не спал. Я лежал с открытыми глазами и смотрел в черное, едва фосфоресцирующее небо. Как обычно для подсветки зданий в ночное время в Москве работали тысячи мощнейших прожекторов, которые источали лавину ослепительного света, но бездонное черное небо без труда поглощало это сияние, и слегка фосфорический блеск, появлявшийся из за слабых преломлений и отражений в восходящих слоях атмосферы, лишь подчеркивал бесконечную перспективу и сверхобъем черной небесной пропасти. Абсолютная пустота казалась тяжелее и плотнее любых сгущений материи. Недаром всегда существовало не только понятие тверди земной, но и тверди небесной.

И вот когда с этих бездонных небес покатился раскатистый гром, — словно, посыпались на Москву, подпрыгивая и ударяясь друг о друга гигантские чугунные ядра или конница небесного воинства загрохотала страшными копытами, — сразу вся черная небесная твердь начала растрескиваться, покрылась густой сеткой сияющих линий, спиралей и огненных вихрей и, в конце концов обрушилась на твердь земную. Это было ни что иное, как возобновившаяся сплошная артиллерийская и пулеметная пальба, жестокий вой и град, который обрушили на Москву залповые реактивные установки…

Я уже не принадлежал самому себе. Не могло быть речи о том, чтобы оставаться беспристрастным наблюдателем. У меня не было ни единого мгновения, чтобы попросту прийти в себя. В моей памяти отпечатались лишь отдельные фрагменты этих ужасных событий, и я не в силах ни отделить реальность от последующих бредовых видений, ни склеить их между собой в сколько-нибудь связную картину. Я не в состоянии правильно воспроизвести ни масштаб времени, ни сориентироваться в пространстве. Иногда мне кажется, что я вообще не просыпался, до сих пор не могу проснуться от этого кошмара.

Что было раньше — гром или зловещие белые линии и спирали на черном небе?.. Раздался глухой, как будто мягкий хлопок, но от него оконное стекло брызнуло дождем мельчайших осколков. Я выбрался из завалов мебели. Кожаная обивка на диванах и креслах полопалась, словно картофельная кожура в крутом кипятке, а покрытия шкафов и столов вспучились, как обожженные. Со стен и потолка сеялась сухая пыль пополам с едким дымом. Я подбежал к окну и, перегнувшись через подоконник, увидел, что в дубовой роще перед Шатровым Дворцом люди бегут в разных направлениях, а саму рощу пронизывают трассирующие пули, которые то, теряясь, уходят в небо, то рикошетируют от асфальтовых дорожек и стен Шатрового Дворца.

Не знаю, зачем и куда я побежал. Но через несколько минут, вскочив из бокового подъезда и пригнувшись, я стал пересекать какие то аллеи. Иногда я бросался плашмя на землю, зажмуривал глаза и закрывал руками голову. Потом снова поднимался и зигзагами бежал дальше. Вероятно, сначала я бежал в одну сторону, а затем в противоположную. Иногда я терял зрение и бежал в каком то сплошном чаду, почти на ощупь. Я видел лишь свои вздрагивающие ресницы или, в лучшем случае, мелькающие на бегу колени и руки. Но иногда, наоборот, с моим зрением происходило чудесное — я вдруг приобретал способность к сверх зрению и тогда видел не только мелькавшую под ногами мостовую, но и всю, в мельчайших подробностях панораму вокруг — как в непосредственной близости, так и на нескольких сотнях метров. Я видел, как пестрая ревущая толпа металась по бульвару Садового Кольца, как ее рассекали вооруженные бойцы в одинаковых армейских комбинезонах, неизвестного мне образца, и черных беретах с небольшими голубыми ленточками сзади. Держась попарно спина к спине, похожие на гигантских пауков или черных крабов, они молча и яростно врубались в толпу, размахивая лопатами, пинали лежащих на земле. Откуда они взялись в Москве, Бог знает.