Сергей Морозов - Великий полдень

Я знал, стоит ей только пригласить меня к себе или мне самому нагрянуть к ней, она, как говорится, станет моей. Мне казалось, что она сама уже привыкла к этой мысли. Желает этого. Даже ждет развязки. Вероятно, мне так и следовало поступить. Я говорил себе: «Да, тебе немедленно нужно поехать, просто переспать с ней, а там видно будет».

Не скажу, что мысль о том, что Майя готова в любой момент стать моей, развязала мне руки. Наоборот, у меня была такое ощущение, что меня придавила ответственность. Я даже боялся представить себе, как это произойдет, что такое будет — эта наша близость. Я знал Майю так хорошо, что ее внешность словно расплывалась у меня перед глазами, и я не мог вспомнить ее лица (как это часто бывает с воображаемым обликом тех, кого мы любим). Я только понимал, что она очень красива, свежа, чиста. О такой девушке должен мечтать любой мужчина. Последнее время она стала заплетать свои белокурые волосы и закалывать их на затылке на манер деловой женщины. При этом ее темные брови и уголки сверкающих голубых глаз как бы оттягивались назад, а кожа полностью открытых щек, скул и висков отливала ровной матовой белизной с едва розовым оттенком, словно девушка была постоянно чем-то взволнована. Летом на пляже я видел ее в купальнике, почти обнаженной, но как-то не был в состоянии фиксировать внимание на подробностях — пупке, сосках, особых нежных и тонких линиях девичьего тела. Чтобы сходить по ней с ума, мне хватало звука, шороха, прикосновения. Когда я думал о ее теле, мне вспоминалось лишь прикосновения и то, что я чувствовал при этом — необычайная радость — как будто вдруг отыскал часть самого себя, обе половинки сомкнулись, и для моей беспризорной души образовался чудесный сосуд. Это все равно что обрести новую сияющую плоть, слиться с ней. Это все равно что наконец стать самим собой и достичь совершенства… Соединившись вместе, мы не будем ощущать ни младости, ни старости — ни времени. Время есть череда цифр и мыслей. Но цифры ничто. Мысли тем более. Все — чувство, все — только одно чувство!.. И мы должны воплотиться в нашем общем чувстве. Вот единственная возможность обрести бессмертие при жизни.

Из того последнего разговора с Майей мне особенно врезались в память ее милые сочувственные слова: «Ты и сам как ребенок…» Видимо, любому мужчине приятно слышать от возлюбленной именно эту материнскую ноту — даже из уст юной девушки. Я с удовольствием припоминал выражение, интонацию, с которыми они были произнесены. Я чувствовал себя заблудившимся человеком, который еще недавно замерзал посреди снежной пустыни и вдруг ощутил как потянуло дымком, теплом и жильем. Мне показалось, что в словах Майи прозвучали забота и понимание. Как тот усталый, намерзшийся человек, я был готов броситься, сломя голову, в направлении человеческого жилья, я почувствовал дым и замер в счастливом предчувствии спасения. Теперь можно было помедлить, ловя ноздрями этот чудесный дым, навевающий картины уюта и тепла близкого очага. Но в отличие от пресловутого странника в тундре, я сознавал, что не просто набрел на жилье, а достиг родного убежища и гнезда. И я предвкушал счастье.

Что же со мной происходило?

Ничего особенного, как будто, не происходило. По крайней мере, никто не обращал на меня внимания, и, судя по всему, мое поведение никому не казалось странным. Все были равнодушны, все были заняты своими делами. Я обретался в пустоте. Не с кем было слова сказать. Не с кем было поделиться. Александр, к сожалению, был еще слишком мал, чтобы с ним можно было потолковать по-братски, по-мужски — а как бы это было здорово!.. Впрочем, — одергивал я себя, — какая нелепость! Мне не требуется никому изливать душу, ведь моя душа рвется к ней, к Майе! Если говорить, то лишь с ней! Она одна могла меня понять. Единственное, что нам требовалось — наконец соединиться. Но я-то понимал, что означает это соединение. Мне предстояло коренным образом изменить свою жизнь. По сути начать ее с нуля. В некотором смысле, я действительно должен был заново родиться, а чисто практические, материальные обстоятельства моего теперешнего существования (бездеятельность, безденежье и вообще неопределенность) никак не способствовали осуществлению светлого идеала возрождения. Тут уж речь не об «улыбке прощальной», которая мелькнет да и только, а о целой жизни. Я опасался, как бы не пойти по второму кругу… Путник запоздалый, намерзшийся странник, почуявший дым родного очага — это лишь поэтические аллегории. Я уже не мог ощущать себя младенцем, о котором печется заботливая мамочка. Майя была не мамочка, а сам родной очаг мне еще только предстояло создать… В общем, мне было не отвертеться от простого и насущного вопроса: как я практически стану устраивать нашу с Майей жизнь. Как мужчина я был даже обязан поставить перед собой этот вопрос. И решить его.