Сергей Морозов - Великий полдень

Я, кажется, уже упоминал, что еще с тех пор, как я самоустранился (или меня устранили) от строительства Москвы, я стал незаметно для себя присматриваться к происходящему вокруг, к тому, чего раньше, может быть, не замечал. Мной руководило не одно любопытство, но также естественное человеческое желание сориентироваться в хаотическом наплыве событий. Однако чем больше я присматривался, чем больше накапливал фактов и фактиков, которые должны были помочь мне набросать общую схему, тем яснее понимал, что никакой схемы набросать не удастся. Я был информирован куда лучше среднестатистического обывателя, но информация все равно была безнадежно отрывочной. Невозможно было углядеть общую логику событий, достоверно проследить все причинно-следственные связи. Случай с трагической гибелью доктора лишний раз это подтверждал… Я мог судить лишь о том, что видно с моей колокольни, — и не более. Но, в данном случае, никто, слава Богу, и не требовал от меня объективности.

Точность, внутренняя логика сюжетных ходов, мотивов поведения возможны разве что в литературном произведении. В жизни мы вполне удовольствуемся недосказанностями и туманностями. Наше воображение сплетает в единый образ и соединяет общим настроением то, что никак не вяжется вместе. Строго говоря, никакой реальности вообще не существует. Это тоже фикция. Вокруг нас множатся черные дыры, но мы их не замечаем — по крайней мере до того критического момента, пока наше индивидуальное бытие не обрушится совершенно.

Как всякий нормальный человек, я, конечно, ничего такого не замечал. Наоборот, особенно после случившегося с доктором, мне стало казаться, что жизнь есть логичный и неразрывный поток, что я втянут в него и ощущаю его реальность.

К чему я все это?..

Когда я отвозил любовницу доктора на станцию, я еще не знал, что симпатичная женщина, единственная, кто проливал слезы у гроба, успела устроить среди наших странного свойства переполох. Совсем неспроста Альга обратилась ко мне с просьбой проводить «медсестру» до электрички, позаботился о том, чтобы сбыть ее побыстрее с глаз долой. Как раз в тот момент, когда я уединился с Майей, застенчивая молодая женщина, до того молчавшая, вдруг подъехала к нашим старичкам с удивительным сюрпризом. Видимо, сказались тяжкие впечатления и переживания последних дней. Из-за них у бедной женщины, судя по всему, слегка помутился рассудок. Она стала совать в руки старичкам рукописные копии какого-то письма, почему-то называя его «святым». Якобы накануне своей гибели доктор получил зловещее послание, но, будучи по натуре циником и насмешником, не внял содержавшимся в нем предостережениям. Из за этого все и произошло. Теперь, дескать, она сама обязана донести содержание «святого письма» до всех нас, чтобы потом мы «ни на кого не пеняли». Явно заговаривалась, бедная. Все время озиралась, словно опасалась, что рядом окажутся недоброжелатели и помешают ей.

Наши старички, не понимая, что она от них хочет, разнервничались и даже слегка перепугались. Они пытались вникнуть в смысл писанины, но не смогли. А женщина горячилась, возмущалась их бестолковостью. Она утверждала, что каждому из нас совершенно необходимо собственноручно переписать десяток таких писем и без промедления распространить копии среди ближайших родственников и знакомых. Дескать, только таким образом удастся предотвратить надвигающиеся бедствия. Вот доктор посмеялся, не захотел, и что из этого вышло! Он то считал это идиотским розыгрышем или дурью. Может быть, делом рук какой-нибудь особы, вроде метафизической и богемной половины профессора Белокурова. Такие экзерсисы были как раз в ее вкусе. Подобное могли также учудить малахольные бабы, прикармливающиеся в храмовом флигеле у о. Алексея и частенько распространявшие всякую ахинею. Что касается меня, то я мгновенно вспомнил свой последний телефонный разговор с доктором, его странные намеки на «другую записку».

К счастью, подоспела изумрудноглазая Альга. Она сразу поняла ситуацию и отвлекла внимание женщины на себя. Она отвела ее в сторонку, терпеливо и сочувственно выслушала весь бред, взяла письма (никакие они, естественно, были не святые), пообещав, что сделает все именно так, как женщина настаивает. Когда сообщили, что вот-вот прибудут Папа с Мамой, «медсестра» вдруг ужасно оробела, впала и беспокойную тоску и запросилась, чтобы ей помогли поскорее выбраться из Деревни и отправиться домой. Женщина была готова бежать куда глаза глядят. Альга поняла, что бедняжка, учитывая ее состояние, пожалуй, не найдет дорогу из обширных Папиных угодий, а потому препоручила заботам «мужчины», то есть мне. Теперь я понимал, почему, вылезая из микроавтобуса, симпатичная женщина помедлила, словно хотела что-то сказать, но не решилась.